Чердачник

 

Андрей Окулов

Автор и ведущий рубрики,

Г. Берлин

Чердачник

Ключ от чердака хранился в выдвижном ящике буфета. Ржавый, большой.

Вся квартира знала об этом, и хотя буфет считался нашим, на ключ право собственности не распространялось. Идет соседка белье вешать- шурх-шурх ящиком, ключ в руке. Спрашивать не обязательно, квартира- коммуналь­ная, половина пола в кухне в коричневый цвет выкрашена, половина — желтая. Граница владений. Демаркационная линия. Просто они свою половину покрасили, а мы поленились.

Что мне тогда на чердаке понадобилось? Не помню: прятал или искал.

Наша квартира последняя, справа- маленькое окно во двор, над ним железная труба, за которой мы прятали ключ от квартиры. Слева- ржавая дверь. На ней младший брат недавно написал «КГБ», за что был обвинён соседкой в идеологической диверсии.

Дверь щёлкнула, вздрогнула. Чердак наш — что крышка деревянного гроба: сбоку свет сочится, окаменевшая простыня на веревке притихла. Сначала я задел макушкой за балку, потом- ногой за ржавый таз. «А что, собст­венно, мне здесь надо?»

— Что, забыл, зачем пришёл? — спросил насмешливый голос откуда-то сбоку. Я обернулся, и поначалу не увидел говорившего, пока он не моргнул. Не заметить среди кучи всякого хлама сидящего на корточках неподвижного человека совсем несложно, даже если он- в метре от тебя.

Человека? Вот тут я сильно ошибся.

Он моргнул еще раз и чуть склонил голову на бок, на манер любопытного голубя.

Глаза. Рыжие, как ржавый ключ у меня в кармане, и без зрачков. Не поймешь, куда смотрят. Обладатель глаз сидел в  ромбе солнечного света, падающего из чердачного окна.

-Растерялся?- ласково проворковал он,- Это хорошо. Очень хоро­шо! Значит, ко мне и пожаловал.

Голос исходил сразу отовсюду:из-под глаз, свалявшегося пуха и пыльной ветоши, из всего, что эти глаза окружало. Рта я не заметил. Он поднялся и протянул мне тонкую руку. Я автоматически пожал её и вздрогнул, почувствовав осторожное прикосновение когтей.

— А пугаться не надо, — успокоительно проговорил он, — пуганые мне ни к чему.

Я опустил глаза: пять пальцев, но — птичьих. Жёсткая пятипалая куриная лапа. Он быстро убрал ее и спрятал под ветошью.

— Ну, пойдём. — Он деловито отряхнулся от пыли, — Если нашёл меня, значит, дело есть.

-Куда- «пойдем»?

-К тебе, на кухню. Постой, на кухню нельзя- соседка скоро выйдет обед готовить… К вам пойдем, в большую комнату.

-А если придёт кто?

— Сейчас не придёт. А если что — я вернусь, не беспокойся. Дверь чердачную закрыть не забудь, чего доброго бомжи заберутся.

Шагов его я не слышал. Он передвигался бесшумно, не оставляя следов на грязном полу. Я, словно в полубреду, закрыл дверь на ключ идви­нулся вниз по ступенькам вслед за незнакомцем.

— На кухне не шуми,- прошептал незваный гость, вытирая скрытые лохмоть­ями ноги о половик. Когда я, заперев дверь, вошёл в кухню, он выглядывал из-за буфета и заговорщически щурил глаз.

— Скорее…

 Он исчез за дверью. Я зашел следом.

Он без приглашения забрался на низкий диван и развалился во всю его ширину, упершись растрепанной головой в стену.

-Ну, вот, я пришел. Развлекай гостя, чайку предложи.

— Нагловат ты для гостя, — не выдержал я, — Неизвестно кто, неизвестно зачем. Я тебя что,- приглашал?!

Он хмыкнул всем своим хламным туловищем.

— Во-первых, так с гостями не разговаривают. Во-вторых, будем знакомы- Чердачник.

Он протянул через стол птичью лапу. Я невольно отпрянул.

-Опять нервный попался.И предвзятый. По одежде гостей встречаешь, руки мои трудовые тоже не нравятся. Так чай ставить будешь?

У некоторых людей наглость действует безотказно. Ногу в дверь просунет и заночует недельки на две, а то еще и тебя выселит. Когда я вернулся из кухни с чайником в руке, он деловито разглядывал отцовский киножурнал, с роскошной обнаженной актрисой на последней странице об­ложки.

-Да, ничего… Но твоя соседка из восьмой квартиры гораздо луч­ше. Если тебе совет понадобится, ты обращайся без стеснения. Я из-под крыши всё чую — кто с кем живет и зачем, кто кому сколько задолжал, кто кому дохлых мух в борщ подбрасывает…

— Положи на место, пыльная падла! — я чуть не обварил его кипятком, но передумал.

Чердачник обиженно фыркнул и бросил журнал на шкаф.

-Сам за советом заявился, а теперь вон как… Чего проще- оскорбить безобидную чердачную нежить! Да только это еще никому просто так с рук не сходило. Чаю налей, раз принес.

Любопытство — сильная вещь. Что только не простишь интересному собеседнику, да еще такого нестандартного происхождения?

Собеседник эго тоже понимал. Он осторожно взял  стакан в свои лапы, чуть скребнув когтями по стеклу.

— Головой к стенке не прислоняйся, сальной пятно останется.

Он посмотрел на меня своими блестящими выпуклыми глазами. Может — не на меня? Поди, угадай, куда такие глаза могут смотреть?

— Это — на кирпичной-то стенке? Еще год назад всю штукатурку сбили, думали, будет как в зáмке, а вышло- как в тюрьме. Дажедымо­ход открылся, думаешь, я не слыхал, как твой братец в него кирпич за­пустил? В квартире внизу чуть полстенки не разворотило, я ругань даже на чердаке слышал.

— А что ты ещё на чердаке слышал?

— Всё. Все что под городскими крышами происходит. И не только в этом городе. Для меня все крыши — что одна. Из моего чердака на любой другой перепрыгнуть — что тебе через канаву. Интересно?

— Да. Только правдивого наглеца я еще не встречал. Ври дальше, чай-то, что не пьёшь?

Он покрутил стакан между серыми пальцами и аккуратно поставил на стол.

-Ты у меня рот видел? Чай- это только чтоб погреться малость, наверху вечный сквозняк. С питанием у меня проще — пыльным светом питаюсь и растерянностью людской. Ты-то вот, растерялся- за советом пришел. А сам- грубишь, признаться стесняешься. Нашел перед кем героя корчить.

—Кто из нас хам— вопрос несложный.

Он решительно хлопнул себя руками по бокам и, с показной обидой, поднялся из-за стола.

-Хватит, поговорили. Нeполучится у нас с тобой дела, нельзя так со мной. Ты уходить собирался? Вот и иди. По пятам за тобой ходить не стану, но все подкрышное пространство сдвинуть могу так, что мало не будет. Вот тут и закричишь: "дяденька, прости засранца!". За чаек спасибо, ещё свидимся.

Он быстро забрался с ногами на диван и с громким шорохом протис­нулся в дымоход. Сверху посыпалась кирпичная крошка. Через минуту всё стихло.

Стакан с остывающим чаем остался стоять на столе.

«Так. Что бы всё это значило?»

* * *

Выйдя из-под арки, я не обернулся. А зря. За первым же поворотом — знакомым, скрывающим проходной двор, я не узнал соседней улицы. Вместо водосточной трубы и газетного стекла стояла круглая тумба журнального киоска. Пестрота и необычная яркость обложек сразу же бросились в глаза, но я спешил. А куда, собственно?В школу, в училище, в колледж, на работу? Забыл, а на раздумья времени не было. Здесь, кажется, направо… Вот — вокзал, вроде возле десятой платформы.

— Здравствуй…

 Она выдыхала каждое слово, и время от времени привставала на носках. Странная привычка. Черный свитер, коротко стриженные каштановые волосы, карие глаза, удивленно глядевшие из-за больших очков, которые она то и дело поддерживала указательным пальцем.

— У меня карточка. Ты уже взял билет?

В кармане оказалось две монеты по десять франков- старая, толстая, с  контуром Франции на аверсе, и новая, с желтой сердцевиной — биметаллическая.Только тут всё стало ясно. Старая пыльная дрянь, куда ты меня забросил?!

  Я выбрал из вертикального ряда жёлтых кнопок нужную, с надписью "Версаль".

Как звучит, а? Страница из учебника, роман Дюма. А на самом деле — пригород. "Банльё" по-местному. Белые новостройки, мосты, платформы. Почему новостройки во Франции приобретают чуть запущенный вид сразу же по окончании строительства? Легкость отношения к жизни необычайная и государственное начало, придающее социалистический душок всему, к чему не притронется. А наши новостройки, они какие? Память не хотела напрягаться, заплыла серым туманом. Ох, чую — Чердачник зря не шутит.

— Слушай,- она улыбнулась пухлыми губами,- Зачем ты со мной поехал? Неужели тебе со мной интересно?

«Еще нет, но будет»- подумал я и назвал себя коротким русским словом. «Ведь ей всего восемнадцать, а тебе?» А действительно — сколько мне сейчас? Это только Чердачник знает, а он далеко.

— Ты здесь живёшь, а я в Версале никогда не был. Кто же город лучше тебя знает?

Она как будто приняла объяснение. Прямо от вокзала две улицы уходили вверх, на пересечении- памятник. Французу должно быть.

Она без умолку щебетала о себе, о родителях, о русской бабушке. Пока мы дошли до дворца, совесть сгрызла меня под корень. Но корень был твердый.

Опоздали, музей уже закрылся. Осталось только погулять по парку. Петергоф? Да нет, Версаль несколько серее, или это из-за неба, дождь уже начал накрапывать.           Девушка с птичьим французским именем рассказывала, куда девали землю, вырытую при устройстве прудов, и как изменилась бо­лотистая ранее местность после того, как здесь разбили парк.

«Хутор королевы». Уже ради этого стоило сюда приехать. Хотя  чердачник меня и не спрашивал. Руссо посоветовал Марии-Антуанетте жить простой деревенской жизнью, вот и выстроили ей сельскую идиллию прямо в дворцовом парке. Наш Толстой не лучше: «Барин, пахать подано!»

На обратном пути опять попался памятник. Увековеченное имя я про­чёл и забыл, а вот заслуги каменного кавалериста были необычные: «Усмирителю Вандеи». Значит — французский Дзержинский.

О чём мы говорили в том кабачке на углу, за крытым пластиком столом, в углу стеклянной веранды? Не важно, но пиво было бельгийское, и шумные подростки звонко били по автомату-флипперу, не обращая на нас никакого внимания.

На пути к вокзалу она показала мне две вывески: «У кошки, что нюхает табак» и «У собаки, что курит».

— Здесь издавна были табачные лавки. И кабачки назвали- в том же стиле…

Я ненавязчиво обнял ее за талию. С минуту мы шли молча, но вот она остановилась, подняла на меня вопрошающие, чуть удивлённые глаза и впилась в мои губы своими. Мы закружились как в пьяном вальсе, её очки в боковом кармане скребнули по стене дома. Движения ее были жадные и неумелые, я никак не мог оторваться, а прохожие отводили глаза, но никто даже не улыбнулся.

Отходил последний поезд.

-Ты поедешь ко мне?

— А у тебя есть противозачаточные средства? — просто спросила она, старательно выговаривая русские слова. Наверное, в словаре отыскала.

— Ты лучше позвони родителям, они должно быть беспокоятся.

Я со стороны видел, как она жестикулирует, что-то объясняя трубке телефона-автомата. Потом она безнадежно махнула рукой, повесила труб­ку и вернулась ко мне.

— Мненельзя ехать… Они не разрешают… Мы еще увидимся?

— Конечно, завтра я тебе позвоню.

 Последний раз мы поцеловались через турникет. Больше я ее не видел.

* * *

Я не заметил, как очутился на знакомой улице. Растерянности поуба­вилось. Для верности взглянул на номер запаркованной возле арки машины. Питерская.

К мокрой ступеньке прилип жёлтый кленовый лист. Значит клён во дво­ре тоже на месте. Тьфу, не будет же он и деревья двигать! Всё утряслось, устоялось подкрышное пространство.

Свет на кухне я не включал. На цыпочках, чтобы не разбудить родителей, вошел в комнату. Пусто.

На столике перед диваном горбатился сложенный пополам лист бу­маги: "Мы на даче. Где тебя черти носят? Мама, папа»

За стеной под окнами, через чахлый сад светились окна больницы. Хоть бы белой краской замазали: человек ужинает, а там режут кого-то.

Вспыхнул свет. я обернулся только когда пружины дивана скрипом дали знать о присевшем.

— Почему на чердаке дожидаться не стал? Чай ставить не буду.

Чердачникзашелся кудахтающим смехом.

— А ведь растерялся, да? Нет, ты сознайся — р-раз, и ты — в Версале! А еще хамил…

Он повернул к себе записку.

-Родители твои не так уж и неправы. Носят, носят…

—  Так вот ты кто…

Яопустился на стул напротив. Въехать бы ему по мохнатой безротой башке, но будет ли толк?

— Смердякову Достоевского «из банной мокроты родился», а ты- из голубиного помёта и пыли чердачной. Растерянность тебе подавай… Так ты бес или вампир?

  Чердачникпритих, будто раздумывая.

— Попрошу без штампов. Не в твоих интересах: кто таким способом мир измеряет, для меня легкая добыча. На всё у него ответ имеется- «бес, вампир». Настоящий вампир, если хочешь, он со страха живёт. Кровь — это для простоты объяснения. Чаю все же, не мешало бы. Холодно…

— Надоел. Чем ты от беса отличаешься, если до Версаля довел?

Он разорвал запискуна две половинки и, зажав их в когтях, аккуратно соединил над столом.

— Водить мне не по силам. Как бы это получше объяснить? Ты всё равно умных людей не слушаешь, впрок не пойдет. Ну, вот, если одна половин­ка- планы твои, уверенность, а другая- реальность с обыденностью. Так вот они никогда полностью не совпадают. На пересечении — растерянность. Дурное время. Для тебя. А для меня- самое золотое, хлебное. Не нахами ты мне вчера- договорились бы. А так…

Он разжал пальцы. Один листок упал на стол, другой, крутясь в воз­духе, улетел под диван.

— Не злись, сам виноват. Я не знал, куда тебя занесёт. Ещё  обижает­ся- «В Версаль загнали»! Не в Воркуту же… Извиняться будешь?

Утомил он меня окончательно.

-Чего тебе надо?

-Сказал ведь- уважения. И признания моих скромных способностей.

Скажи: «Виноват, Чердачник, переоценил свои возможности». Немного прошу. И за вчерашнее извинись- нехорошо так. А я советом помогу.

Мелкийпитерский дождик занудно звякал по листьям клёна за окном.

— Советы могут подальше забросить, чем пакости. Сам в дымоход полезешь или помочь?

Он прикрыл прозрачные синеватые веки и покачал головой.

-Упрямый. Я как лучше хотел.

Шорох в стене длился недолго. Когда всё стихло, сверху на черные кирпичи упало перышко.

* * *

Утром я простоял под аркой минут пять, не решаясь выйти, потом осторожно сделал несколько шагов. На всякий случай свернул направо. Лучшелишний раз квартал обойти, чем опять… Поможет-ли?

Солнце светило из-за крыши «диетической столовой» на Литейном и никаких версалей. Трамвай на углу. Их уже ни во Франции нет, ни в Анг­лии. Вру, в Англии есть, в курортном Блэкпуле. И в Брайтоне. Откуда я это знаю? Стоп, номер не пройдёт. Вот — Литейный, вот — трамвай. И  всё. Сомнения- на чердаке остались.

Трамвай, двадцатый номер. До Сада Карла Маркса идёт. Я прошёл ещё  квартал по направлению к Невскому. Оглянулся- трамвай не двигался с места, будто такси, поджидавшее пассажиров. Сломан? Бывает.

Свежая резкая осень. Без запахов и сомнений. Это- мой город, а не Чердачника. Со всеми своими крышами, подвалами и шумами.

Я поднял воротник, сунул в карманы замерзшие руки. На всём Литейном в поле моего зрения не было ни одного человека. Шум начинался дальше, в районе Невского: гул двигателей, короткие выкрики.   Похоже, движение перекрыли. Демонстрация?

Вырвавшийся из-за крыш рокот заставил меня поднять голову. Чуть не задевза брандмауэр бурого здания, над проспектом пронесся вертолет. Даже разглядеть его не успел, листовки прерывистым шлейфом оседали на асфальте, лужах, крыше неподвижного трамвая. Я подбежал к рельсам и схватил ту, что не успела подмокнуть.

«Обращение коменданта города. В связис хулиганскими выходками несознательных элементов, повлекшими за собой срыв работы общественного транспорта и беспорядки в ряде районов, на всей территории города вводится особое положение. Граждан просят оказывать посильное содействие органам правопорядка и военным патрулям в пресечении попыток провокаций. Просьба не покидать своих домов вплоть до особого распоряжения. О фактах нарушения общественного порядка сообщать по телефону…26 сентября 1978. Комендант города».

Фамилия незнакомая. Но дата…

Я на ходу скомкал листовку, швырнул ее через плечо и  вышел на Невс­кий. Попытка совместить дату и смысл текста ни к чему не приводила.

Из-за крайнего дома на Маяковского высовывался передок БТРа со скошенной башней. Двое солдат с «калашниковыми» за плечами   о чём-то переговаривались. Они  стояли спиной ко мне, голосов я не слышал. Сколько до них? Полквар­тала. Я поравнялся с кинотеатром «Новости дня».

-Сюда!- пронзительно прошипел голос из-под арки,- Они уже «Маяк» прочёсывают.

Рука говорившего схватила меня за рукав и дернула в сторону. Я видел только его сутулую спину- неизвестный советчик побежал через двор к  ближайшей парадной. Он осторожно придержал дверь, избегая шума.

-Всё. Теперь можно отдышаться. Минут пять у нас есть.

-Слушай,- я разглядывал через мутное стекло трещины на асфальте,- что, собственно, происходит? Листовку я читал, но…

Это был плечистый парень в черной короткой куртке. Белесые волосы, чуть обозначенные усы, глаза- испуганно-усталые.

-Приезжий… прикинул он вслух.  Я не стал возражать.

— Вчера всё началось, на Дворцовой. Обещали рок-концерт под открытым небом, американская группа должна была выступать. Ну, со всей страны ре­бята съехались, некоторые даже с Камчатки. Толпа, тысяч десять, стоит, ждёт.  А вместо рок-группы  на  площадь выехала милицейская машина. Мент через мегафон: «Расходитесь, концерт отменили!» Ну, тут и началось. Один парень на цоколь Александрийской колонны влез, и кричит: "Они лиши­ нас «Битлз», они лишили нас Армстронга! Не позволим!» Через пять минут все уже о роке забыли, кто-то закричал: «Да здравствуют диссиденты! Свободу Юрию Орлову!» Сначала решили идти к редакции «Ленинградской правды», на   Фонтанке, это она объявление о концерте напечатала.

Вся толпа через арку на Невский вышла, но у Казанского проспект уже перекрыли. Там Измайловская дивизия участвовала, они натасканы  уличные   беспорядки     подавлять. Кого-то скрутили, забрали. Но — из передних рядов, остальные повернули. Решили — к Литейному, к Большому  дому.

Еслибы гебисты не перетрусили, все бы на этом и кончилось. Они с испугу автоматчиков у входа поставили. У одного нервы не выдержали -чесанул по толпе в упор, от живота. А сзади напирают… Скольких он тогда                                 уложил — не знаю, но заслон смяли, разоружили, начали по окнам стрелять. От всего штурма только и вышло- следы пуль на фасаде.

Он перевёл дух.

Весь центр окружили, до сих пор по кварталам прочесывают. По длинным волосам и джинсам отбирают — под белы ручки, два удара под дых, для верности и — поехали. В «Крестах» — сборный пункт. Потом выяснят: «Был? Участвовал? Можешь доказать?». Я на Московском живу, до дому сейчас   добираться не резон. Меня Алексей зовут, а тебя?

-Этот квартал- следующий. Нам сматываться надо, вот только куда? Если из какой-нибудь квартиры заметят, сразу к телефону бросятся, чтоб самим неприятностей не нажить.

Я прервал его:- Трубы! Если мы через двор пробежим, там- садик, детская площадка. Потом — трубы, теплоцентраль   больничная. Из больничного садачерез стену можно ко мне во двор перелезть. У меня отсидимся.

 Он поводил глазами по лестничному пролету.

-Значит- питерский? Тогда почему про вчерашнее расспрашиваешь?

— Для верности. Врут много.

— Этоточно. Ну, пошли.

Алексей почти бесшумно выскользнул наружу и вжался в стену. Я следом. Оглядываться очень не хотелось. Я сообразил, что действую, будто по плану. Но не по своему. Растерянности, как в Версале, почти не было. Так бывает, когда сообразишь, что тебя надувают, но еще не разгадал за­думки надувателя.

Алексей черной мышью шмыгнул в проезд. Через детскую площадку мы пронеслись, не стесняясь собственного топота.

-Трубы… где?

Через них я в детстве перелезал с осторожностью, теперь лишь оттолкнулся подошвами ботинок от мокрой поверхности и- за угол.

Почти во всех окнах больницы мелькали силуэты людей.

 — Сюда же раненых свозят! — Алексей замер, — Значит — оцепление и часовые на каждом этаже. Давай назад.

— Поздно. Сюда, к чёрному ходу, здесь окно выбито.

-Эй, вы двое! А ну стоять!

Кусты скрывали кричавших, но короткая очередь в воздух, гулко отозвавшаяся в закрытом пространстве всё объяснила.

Я пригнулся у выступа стены. Окно черного хода- здесь, в просвете.

Алексей застыл там, где его застал окрик и выстрелы. Он обмяк, явно собираясь упасть, и медленно повернулся в сторону кустов. Ониуже трещали.

«Ранен? — я неуверенно схватился рукой за подоконник, — не бросатьже его, но что я могу…»

Он вяло поднял руки, положил  их на затылок и двинулся навстречу  автоматчикам. Вместо второй очереди из кустов посыпался нервный, торопливый мат.

— Вот так-то лучше, а второй, второй — где?!

Я без труда протиснулся в пустую раму. Скользкие ступени быстро замелькали в полутьме.

Окно на четвертом этаже нависало над нашей крышей. Скользит, проклятая! Родной чердак манил знакомыми запахами: «спрячу, прикрою!»

 Приземлившись на его грязный пол, я первым делом начал отряхиваться.

— Ни с места!

Ствол автоматауперся в позвоночник. В такие секунды мозг обычно работает быстрее. Рукой наотмашь, снизу вверх. Тогда — серия дырок в ржавой жести, мусор за шиворот. Другой рукой- за магазин, только бы поймать ры­чажок, тогда- магазин в руке, последний выстрел уйдет в сторону, рожком- ему по зубам… Не успею, у него реакция лучше. Как онидогадались?

Страх неожиданно улегся, и сменился, усталой злобой, не дуло это было автоматное, а коготь, скребущий мерзкий коготь!

Чердачникна всякий случай отскочил, когда я обернулся и тихо выру­гался.

-Я же говорил- нервный.- Он снизил голос до шепота:- Теперь ты понимаешь всю глубину выражения «крыша поехала»?!

Хохотнул и замер, ожидая реакции. Реакции не было. Я начал искать по карманам сигареты.

В семьдесят восьмом была демонстрация на Дворцовой, только не в сентябре- в июле. А патрули и бронетранспортеры- это уже из другого романа. Хреновый  из тебя режиссёр. Такого в семьдесят восьмом просто не бывает.

— Придираешься. — Он даже обиделся.   — Ведь мечтания, мечтания были? Я рассчитал. Видал, что из таких мечтаний получиться может!

Он агрессивно подался телом вперед. Нeподействовало.

-Извиняться будешь?- он быстро переменил тон.

— Поздно извиняться.

— Верно. И мне твои извинения уже ни к чему.И растерянность тоже. Ты устал, а усталый для хорошей растерянности не годится. Но я не в обиде. Под этими крышами сейчас растерянности без тебя хватает.

 Вместо сигарет моя рука наткнулась на чердачный ключ.

-Ладно, пойду я.

— Куда? — он как будто искренне удивился, — в твоей квартире уже другие люди живут- муж, жена, двое детей. Горячую воду так и не про­вели… Забот им хватает.

-Так ты хочешь сказать, что…- смысл сказанного доходил медленно.

— Вот именно. Так что — всех благ на новых поприщах. Ключик верни — тебе он ни к чему. А дымоход они заделали.

Он нерешительно протянул ко мне лапу.

— Постой, какой год сейчас?

— На улице спросишь. Так ключик.. .

Я пнул его ногой наугад и выскочил на лестницу.

— Стой! Ты что? Как же я…

Я  захлопнул дверь  и повернул ключ в замке два  раза.

На лестницепостарался не шуметь.

санкт-Петербург-Франкфурт-на-майне,1992


Опубликовано

в

от

Метки:

Комментарии

Добавить комментарий