Ириновские торфяники

Андрей Окулов, 

наш корр в Берлине

ИРИНОВСКИЕ ТОРФЯННИКИ

 

В этой деревне мы появились недавно. По сравнению с большинством местных жителей. 

Я здесь в школу пошел. Которую через год закрыли. Не из-за меня, а из-за недостатка учеников. 

Стандартная история для русских деревень: старики вымирают, а молодежь бежит в город.

В первые годы я помню и солидное деревенское стадо, чей рев пугал младшего брата. Но спустя годы, стада уже не было. Кто-то еще держал коров, но стада уже не получалось: по деревенской дороге можно было ходить, не опасаясь вляпаться в «коровий привет». Машины стали гораздо опаснее.

Когда-то здесь жил барон Корф.

О нем напоминала только больница, располагавшаяся в бывшем поместье барона. Дубовая аллея скрывал это здание от людей, проезжавших по дороге: кто его знает, что прячется за этими дубами? Только одинокие фигуры больных в халатах намекали, что за дубами что-то есть.

Деревня была дальше.

Грива. Вроде – гора, но невысокая. А дальше местность снова становилась ровной. Речки в Ириновке не было, только пруды. 

Но последних предостаточно. На карьере, где добывали песок, мы с ребятами любили купаться. Или ловить карасей. Они были мелкие, но коту нравились. Конечно, на Ладоге рыбачить было лучше, но она в восьми километрах. Да и мелкая у берега: лодка была нужна. С прибрежного камня наловить можно лишь мелких пескарей, которых здесь, почему-то называли «бычками». Но зачем для этого ехать восемь километров? А лодки ни у кого из знакомых тогда не было.

В хорошую погоду, с горы было видно маяк на Ладоге. Между Ириновкой и Ладогой были ТОРФЯНИКИ.

Не помню, когда я впервые услышал про них. На болото под горой мы ходили часто: грибы собирали, их тут было немало.

 Один раз я, перепрыгивая с кочки на кочку, чуть не наступил на огромную толстую гадюку, что грелась на солнышке. Но быстрый прыжок в обратном направлении меня спас.

 Потом эту местность культивировали: устроили здесь совхозное поле. Гранитные глыбы свезли на обочину, лес вырубили, а поле распахали. Гадюки расползлись. Поле чем-то засеяли. Только ясными вечерами горки тумана обозначали наиболее болотистые места.

Болото можно сравнять с землей, но сырость только спрячется. Как-то раз, один знакомый, стоя на горе, сказал мне, что именно из такого тумана появляется собака Баскервилей!

Я хмыкнул, представив себе собаку Баскервилей, грустно бегающей по совхозному полю.

Один раз мне повезло: я поймал на этом поле своей брезентовой курткой здоровенного дикого гуся. Просто его подстрелили охотники, а он дотянул лишь до поля. Я погнался за ним, просто для забавы, а он вдруг сел на землю и затих.

 Ну, я завернул его в куртку и принес домой. По дороге он вел себя тихо, только со страху куртку обгадил. Все обрадовались такой странной «добыче», решили начать гусей разводить и купить для него гусыню. Посадили его в курятник. А утром бабушка пошла курам корм задать, а дверь оставила открытой: дикий гусь незаметно выскользнул и сбежал. Куда – не сказал.

А торфяники меня как-то ребята соседские позвали: карасей ловить. Говорили, что там рыбалка отличная. Ну, я согласился. На следующее утро мы встретились у канавы, отделяющей лес от поля. Белобрысый Генка был моим соседом и старым товарищем, он жил через дом от нас. Игорь и Сашка просто напарниками по проделкам. Обсудили план движения, вскинули на плечи удочки и отправились в путь.

 Поначалу он лежал по тропинке, идущей вдоль другой канавы, идущей перпендикулярно первой.

 Эта дренажная система была задумана для осушения почвы под полем. Кругом был смешанный лес. Такой же, как везде в этой местности.

 Мы с ребятами шли, цепляясь удочками за мокрые ветви. По пути нам не встретилось никого, что и не странно: что здесь было интересного?

 Наверное, путь до железной дороги был не таким уж длинным, но его делало таковым однообразие пейзажа: лес, кусты и канава.

Вот и рельсы. 

Мы осторожно посмотрели налево и направо: электрички на Ладогу, или с нее, не наблюдалось. И мы зашагали дальше. Впереди идущий бывал здесь не раз, он и вызвался быть проводником.

— Так, сейчас правее… Вот и первая канава!

Это действительно были канавы. Длинные и узкие.

Некоторые шли параллельно друг другу, некоторые перпендикулярно. На перешейках между ними росли деревья и кустарник. Вода в них была темная, порой почти черная.

Друг Генка пояснил:

— Здесь еще до революции торф добывали. Вот, канавы и остались…

— Так, что, торфяники, это сплошь канавы?

Генка сел на берегу одной из канав, и начал разматывать леску на удочке.

— Ну, почему? Там дальше, и озеро есть. Но все это соединено в одну цепь. Для карасей это главное….

Я с недоверием посмотрел на приготовления Генки.

— Так мы, что, в канавах рыбачить будем?!

Генка аккуратно забросил удочку прямо в середину канавы и почесал белобрысую голову.

— Ну, сели хочешь, отойди к озеру. Только разницы никакой: канавы с озером соединены. О, клюет!

Он аккуратно подсек, и вытащил из черной канавы солидного карася. Я подошел, чтобы разглядеть его: карась был темным. Как вода в торфяной канаве.

— Он почти черный…

Генка хмыкнул.

— Ясное дело! Торфяное озеро. Какая вода, такие и караси. Я их ел, и, как видишь: живой. Закидывай удочку, а то клев пройдет…

Клев был отличный. За час мы натаскали приличное количество. 

Мелкие птахи летали вокруг и не обращали на нас никакого внимания. Солнце встало высоко, комары исчезли. Пока мы увлеченно таскали из воды карасей, день успел разгореться и потихоньку начало смеркаться.

— Ну, все, нам пора. Здесь до темноты оставаться нельзя: не выйдешь. Ребята, сматывайте удочки!

Мы начали собираться. Но я заинтересовался замечанием Генки.

— А почему здесь до темноты оставаться нельзя?

Генка покрутил пальцем у виска.

— На торфяниках ночью?!  Один неправильный шаг, и милиция тебя точно не найдет. Разве что, мать с отцом. Через год. Может быть. Ладно, пошли…

Мы неровным строем пошли через кустарник. Потом вышли к железной дороге, возле нее притормозили. Пока мы осторожно озирались: не идет ли электричка, я спросил у Генки:

— А чем так опасны торфяники?

Генка еще раз внимательно посмотрел направо, налево…

— Сейчас отойдем подальше, и я расскажу…

Мы перешли через железную дорогу и зашагали вдоль канавы. Генка как будто повеселел.

— Вот, мы уже отошли достаточно далеко… Про торфяники много болтают. Здесь некоторые тонут, некоторые пропадают бесследно. В одиночку сюда лучше не ходить.

Но нас было четверо.

Четверо мальчишек, которые, довольные уловом, возвращались домой. Расспрашивать Генку о минувших опасностях мне совершенно не хотелось. Вот и поле, вот гряда валунов, вот дорога.

А там и горка, на которой стоял дом бабушки с дедом. Я попрощался с ребятами, и пошел к дому. Оттуда как раз вышел дядя Боря.

Судя по всему, он не собирался никуда уезжать. Когда он сидел за рулем, или чинил свою машину, дядя Боря был трезв как стеклышко. А когда не рулил и не чинил – наоборот.

— Ну, что, племянничек, много карасей натаскал?

Я гордо показал бидон.

— Здорово. Будет закуска…

Ни о чем другом он сейчас не думал.

Прошло время. Мы с ребятами много раз были на торфяниках. 

На второй раз меня повели на озеро. Именно к нему вели все торфяные канавы. Озеро было довольно широким, с островом посередине.

На острове росла одинокая береза. Берега тоже поросли лесом, смешанным, довольно разнообразным. Некоторые росли на самом берегу.

Обычно мы садились на краю, закидывали удочки и ждали клева. Иногда он был, а иногда нет. Как-то раз Генка, который стоял на самом берегу, оступился: он моментально ушел под воду по горло, хорошо, что за дерево уцепился. Вылез он сам, мы даже на помощь подбежать не успели.

— Вот они, торфяники… Дна-то нет.

Верно, дна не было. Торфяная жижа. Неудивительно, что здесь люди пропадали. Но Генка тогда не пропал, он продолжил удить карасей и просох в процессе ловли.

Только мне показалось, что когда Генка плюхнулся в озеро, со стороны острова раздался другой плеск.

Когда Генка вылез на берег, я повернул голову, и увидел, что возле острова по воде расходятся круги. Странно, ведь остров достаточно далеко…

Но никто тогда особого внимания на этот плеск не обратил: не утонул и хорошо.

Прошли годы, у нас появились новые интересы.

На торфяники меня уже взял дядька: на охоту. На канавах и озере гнездилось большое количество птицы: водоплавающей и не совсем. Мы гордо шагали по болоту, выискивая очередную пернатую жертву.

Охотник из меня получился никакой: лишь один раз я выстрелил в утку, летевшую вдоль канавы. И не попал. Дядька однажды не понял напарника, который просил веревку, чтобы вытащить подбитого селезня: он пальнул в птицу еще раз. В упор. От селезня не осталось почти ничего.

Но разве охота измеряется килограммами убитой дичи? Нет, это свежий воздух, общение с природой, азарт и отдых от семьи. А потом хвастовство своими охотничьими подвигами. Реальными и не очень.

От торфяников все были в восторге, только дядька чуть ружье не утопил. И божился, что его кто-то за сапог хватал.

Ну, на торфяниках что только не примерещится. Тем более что дядька это вспомнил, только когда третью принял. За охоту.

На такую охоту я ходил еще несколько раз, с, примерно, одинаковым результатом. Позже я бывал на торфяниках еще несколько раз. Почему меня так тянуло сюда?

Не знаю. Торфяное озеро, бездонные канавы, кряканье уток, караси, невидимо снующие под черной водой. И странный воздух: свежий, лесной, но какой-то таинственный, будто подкрадывающийся из глубины леса.

Я готовился поступать в художественное училище. Точнее, я уже учился в одном, но это было ПТУ. На ювелира. Но думал пойти дальше.

Нужно было рисовать: и пейзажи, и натюрморты. Водить на даче карандашом и рисовать очередную чашку или вазочку было как-то глупо.

 Я вышел на горку и посмотрел в долину: поле, кладбище, дорога, лес, вдали маяк на Ладоге… Торфяники!

Точно. Караси мне уже были ни к чему, утки тоже. Тем более что до утиного сезона еще было далеко. А вот живописный остров с одинокой березой просто просился на карандаш.

Я собрал все необходимое: альбом, который подкладывал вместо мольберта, несколько листов ватмана, карандаши, резинку. Сказал бабушке, что пошел на природу, и отправился на торфяники. Впервые один. В этом и была моя ошибка. Или наоборот?

Я сам до сих пор не разобрался.

Знакомая дорога через поле. Чибисы, завидев парня с альбомом подмышкой, с испуганными криками уносились прочь. Как они делали всегда, даже если прохожий был без альбома. Канава, кусты. Возле железной дороги – стандартная остановка. Солнце взошло высоко, обещая хорошее освещение и редкие по красоте блики на воде. Жаль, что писать буду не красками…

По мере моего приближения, птицы разлетались в разные стороны, и слетались за моей спиной. Будто удивлялись: это что за придурок идет на торфяники без ружья или удочки?

Но меня птицы сейчас не беспокоили. Я прошел вдоль одной из торфяных канав и подошел к озеру. Выбрал мысок поудобнее, расположился на траве. Я сел на самую середину мыска, оперся спиной на сосну.

 Вид на остров с березой был идеальным: композиционно он чудесно ложился на лист.  Я сделал несколько штрихов. Тучи разошлись, и я понял, что место я выбрал не совсем удачно: солнце светило мне прямо в глаза. Я вспомнил дразнилку, которую дворовые мальчишки придумали для моего дядьки на мотив старой песенки:

У самого синего моря

Сидит Фантомас — дядя Боря

И солнце светит ему в правый глаз

Ведь дядя Боря – Фантомас!

Но солнце светило мне в оба глаза, а дядя Боря был далеко. Я отложил альбом и карандаши на траву: надо просто обождать, пока солнце отойдет. Уж очень месторасположения было удобное.

Я вздрогнул от резкой трели заливистого девичьего смеха. Оглянулся: никого. Может, птица? Откуда-то из-за кустов раздался звонкий голос.

— Солнце скоро перейдет к верхушке березы. Тогда ты и сможешь ее нарисовать. Или меня….

Наверное, я побледнел, но в воду, чтобы проверить, не глядел. Я вертел головой во все стороны: кто это говорит?! Озерная гладь была спокойной. Береза на острове тихо шевелила листьями. Я набрался смелости, и четко проговорил, будто пуская слова по глади торфяного озера:

— Кто это? Кого я должен нарисовать?

По воде пошли круги, из темноты торфяного озера вынырнула золотая головка.

— Ну, хотя бы меня. Добрый день.

Сначала головка девушки была цвета червонного золота, но ее волосы уже за минуту обсохли на солнце, и просто засверкали.

— Здравствуйте. Вы кто?

Она тихо, без плеска, подплыла к берегу.

— Здесь опасно купаться: дна-то нет….

Она засмеялась еще заливистей.

— Правда?! А я всю жизнь тут живу, и не знала!

Я понял, что сказал глупость. Она плескалась все сильнее: я отложил альбом в сторону. Только мокрых пятен на рисунке мне и не хватало.

— Живешь? Оригинально…

Она бесшумно исчезала в воде, а потом неожиданно появлялась то слева, то справа. 

Я давно забыл о цели своего прихода сюда. Я следил за ней как завороженный. Да, становилось понятно, кто эта девушка…

— Как тебя зовут?

Она улыбнулась и ушла под воду, потом появилась из-за нависшего над водой куста слева, и будто выдохнула:

— Леся! Как тебя – я знаю. Не первое лето за тобой слежу.

Я невольно подобрал ноги подальше от воды, вспомнив историю, как дядьку здесь кто-то хватал за сапог.

— Леся, а зачем ты за мной следишь?

Она вынырнула из воды по пояс, и у меня перехватило дыхание: девушка была обнаженной. Но, если она в озере живет, навряд ли на ней мог быть купальник или что-нибудь еще. Но ее грудь…

 Это было само совершенство. Даже у древнегреческих статуй я не помню такой. Как оно ухитрялась так долго высовываться из воды ровно по пояс?! Ах, да, у русалок должен быть хвост…

— Леся – потому, что в лесу живешь?

Она засмеялась и снова ушла под воду. Потом ее светлая снова головка вынырнула возле меня.

— Я в озере живу. В торфяном. Не Торфянкой же меня из-за этого называть?

Она снова заливисто рассмеялась.

— Ладно, приятно было познакомиться. Приходи сюда снова: я узнаю и приплыву. Хоть на озеро, хоть на канавы. Я в этом лесу все знаю. Пока!

Она снова игриво показала мне свою грудь, и без плеска скрылась под водой.

Я медленно собрал свои пожитки: альбом, карандаши, разлетевшиеся листы ватмана. С одной стороны, уходить не хотелось. С другой, – делать здесь уже было нечего. Остров с  березой рисовать не хотелось. Да и смеркаться скоро начнет.

Русалка Леся… Вчера я не пил. Сегодня тоже. Может, здесь воздух такой?

Я перешел через железную дорогу, через поле, поднялся на горку, вот и наш дом. Мой брат во дворе играл с нашим маленьким кузеном Антошкой, сыном дяди Бори.

Они забрались на кучу песка, что была насыпана перед домом. Возле нее стояла тачка, развернутая рукоятками в небо: будто двуствольное орудие.

Антошка забрался на тачку и с важным видом отдавал команды, а братец, набрав горсть камней, обстреливал ими вторую кучу песка, находившуюся на противоположной стороне нашего участка. Когда я подошел, брат пригласил меня присоединиться: Антошка был в восторге!

Я положил альбом на поленицу дров и тоже начал изображать из себя орудие.

Антошка отдавал команды с детской логической прямотой.

— Давай делать бомбу! Я командующий бомбой. Огонь!

Наши камни взрыхляли песок очень убедительно.  Привлеченный шумом, из дома вышел дядя Боря. Судя по улыбке, он сегодня никуда не ехал.

— Я песок для дела привез, а вы его весь изведете на  беспорядочное бомбометание… А, племянничек с торфяников вернулся? И без карасей? Понятно: рисовать ходил, покажи, что нарисовал… Ничего?! Натуру выбирал? Н-да…

Я не успевал сказать ни слова: дядька выпалил все это одной строкой. А потом предложил, вместо рыхления песка, пойти и выпить. Антошка побежал к своим малолетним деревенским друзьям, брат отправился к своим, повзрослее,  а я отнес альбом в дом. От предложения дядьки отказался. Он не любил пить один, но иногда приходилось.

Я же вышел на горку, сел на траву и стал смотреть на лес. Где-то там, внизу,  торфяники. В которых и плещется красавица Леся. Кто она? Ладно, потом разберемся…

На следующий день я собрался: взял альбом и карандаши, надел сапоги, и сказал всем, что отправился в лес. Братец рвался со мной, но я объяснил, что буду рисовать, а в этом деле помощники мне не нужны.

 Он обиделся и убежал к своим друзьям. А я целенаправленно зашагал знакомой дорогой. По пути мне ничего интересного не попалось, только электричка на Питер прогрохотала прямо перед носом.

На озере было тихо. Я сел на прежнем месте, альбом положил в сторону и стал глядеть на темную воду. Десять минут глядел, пятнадцать. Мне это начало надоедать. Я поискал какой-нибудь камень, но торфяники это не море: камни здесь редкость.

Тогда я подобрал сучок побольше, и зашвырнул его на середину озера. Круги разошлись, сучок тихо покачивался на воде. Я бросил второй. И так – несколько раз. Наконец, знакомый звонкий насмешливый голос ласково спросил, чуть ли не из-под ног:

— А кто весь этот хлам собирать будет?! Или ты не знаешь, что бывает с теми, кто мои торфяники засоряет!

Золотая головка Леси тихо вынырнула из воды. Она торжествующе улыбалась: понимала, что я пытался вызвать именно ее. Наверняка, она наблюдала за мной из-за какого-то куста или кочки.

— Опять будешь остров с березой рисовать? Ну, я не возражаю…

Она плавно переплыла на другой конец мыса.

— Леся, а ты давно здесь живешь?

Она все время улыбалась. Но у нее это было естественно, не как у американских красоток, с их резиновыми улыбками. Просто ей так хотелось.

— Давно? Всегда. По крайней мере, для меня.

Леся нарезала круги вокруг мыска, иногда переворачиваясь вокруг своей оси. Но нижней части туловища видно не было. Я с содроганием думал про скрытый в торфяной воде русалочий хвост. Она не сплевывала воду, как это делают все пловцы: вода как будто естественно обтекала все ее тело. Изнутри и снаружи.

— А почему ты меня не рисуешь? Неужели я зря позирую…

Я усмехнулся.

— Разве так позируют? В движении никого не нарисуешь. Я не фотоаппарат. И, потом, как ты на своем хвосте сидеть будешь?

Она словно замерла посреди озера.

— На каком хвосте?!

На ее прекрасном личике было ярко выраженное удивление и возмущение. Мне стало страшно.

— Ну, ты ведь, русалка. А у них должен быть хвост. Как у рыб. Та и плаваешь как рыба…

Она обеими ладонями, со всей силы, шлепнула по водной глади. Мне казалось, что у торфяников все-таки, есть дно, и что сейчас оно покажется. Я был весь мокрый, мой альбом тоже.

— Ты думал, что у меня хвост, как у местных карасей?! Смотри…

Она стрелой подплыла к острову и выскочила на него. Мне было страшно: сначала, от ожидания. После: от увиденного.

Она стояла на островке под березой лицом ко мне. Так, чтобы я мог ее детально разглядеть.

— И где ты видишь хвост, художник моченый?!

Ее золотые волосы поначалу были слипшимися, но она стояла на воздухе, и уже через минуту они развевались на легком ветерке, гнавшим по озеру рябь.

Мне трудно было понять, какого она роста. Фигура была абсолютно пропорциональна: полна или тонка там, где это положено. Озорные серые глаза, маленький носик, плечи острые, тонкие шея и руки.

Грудь ее была ни маленькой, ни большой, округлой, с розовыми крупными сосками. Тонкая талия, плоский живот переходил в четко очерченный лобок, покрытый негустыми, прямыми волосиками. Бедра упругие, и не слишком широкие. Ноги удивительно стройные. И никакого хвоста…

— А как же ты так здорово плаваешь?

Я вытер брызги с лица. Она засмеялась, и повернулась ко мне боком, чтобы я мог увидеть ее округлые ягодицы.

— Я плаваю так, как мне нужно!

Она изогнулась всем телом, и резко прыгнула в воду, описав в воздухе большую дугу. На этот раз, мне окатило не только лицо. Леся пересекла расстояние от острова до берега почти мгновенно, и выпрыгнула из воды прямо передо мной. Не знаю, что ошеломило меня больше. Мой альбом был безнадежно испорчен. Но меня это сейчас не беспокоило…

Леся понимала, что я вымок весьма серьезно.

— Выйди на солнышко, сейчас тепло: быстро высохнешь. А я рядом посижу….

Что мне еще оставалось делать? Я сел и не спускал с нее восторженных глаз. Она это видела: именно потому и собиралась посидеть рядом. Я сох быстро. Не знаю, было это связано с солнцем или с необычным соседством. Леся заботливо поправляла мне то воротник, то рукав, подставляя их солнцу. То и дело ее выпуклые соски оказывались у меня перед глазами. Вероятно, для того и поправляла…

— Леся, значит, ни хвоста, ни ласт у тебя нет?

Она засмеялась.

— Ну, смотри сам!

Она встала и обернулась вокруг себя, как на показе мод.

— И перестань задавать мне глупые вопросы. Я вся перед тобой. Просох?

Я сглотнул слюну и кивнул. Она придвинулась еще ближе.

— Озеро – мой дом. Я здесь каждую кочку знаю. Зачем мне хвост? Я ведь и по лесу иногда бегаю. С хвостом неудобно. Ты меня нарисуешь?

Она ворошила мои волосы и улыбалась.

— Я хотел остров с березой нарисовать…

Она надула губки.

— Не обижайся. Я подумаю. А что ты зимой делаешь?

Леся удивилась.

— Зима? Что это такое?

Я рассказал.

Она снова засмеялась.

— А-а, это когда холодно становится и белые мухи над водой летают? Тогда я ныряю на дно, закапываюсь в торфяную жижу, и сплю. Пока снова не станет тепло.

Я недоверчиво потрогал ее руку. Теплая.

— Странно, вроде, теплокровная… А жабры у тебя где? Ты ведь под водой дышать должна.

На это раз, она улыбнулась мне прямо в лицо.

— Зачем мне жабры? Я люблю носом пузырьки пускать. Ты не там трогаешь. Я везде теплая…

Я зарылся в ее золотые волосы. Она осторожно увлекла меня на мох.

Мы пришли в себя, когда солнце начало подсвечивать березу на острове снизу.

Я осторожно поднялся на ноги.

— Леся, мне пора. Скоро стемнеет…

Она плавно встала на ноги.

— Ты завтра придешь?

Я собрал свои пожитки. Мне уходить не хотелось.

— Постараюсь. Ты меня найдешь?

Она счастливо засмеялась.

— Здесь – точно. Беги, милый!

Она убрала волосы с лица, легко подпрыгнула, и ушла под воду. Круги на воде меня уже не интересовали: я стремглав бежал прочь, стараясь успеть до темноты. Знакомство с русалкой от темноты в лесу не спасало. Под поезд я не попал, но в канаву чуть не свалился. Дома бабушка уже начала волноваться.

— Я уже взрослый. Можно хоть здесь побыть на природе?

Дядя Боря уже был в хорошем настроении. Он икнул и одобрительно сказал:

— Правильно. Пусть пацан по торфяникам побегает, может, у него возраст такой….

На торфяниках я теперь бывал почти каждый день.

Все давно привыкли к этому, как и к тому, что я с собой никого не беру. Один раз Генка даже обиделся, когда я снова сказал, что мне сопровождающие не нужны. Альбом я уже давно с собой не брал.

Сердце мое начинало биться сильнее, как только я переходил через железную дорогу, и начинал приближаться к воде.

Леся могла появиться: откуда угодно. Как из одной из многочисленных канав, так и из озера. Один раз, я не нашел ее нигде.

Я обошел озеро вокруг, ходил вдоль канав, швырял ветки в воду, свистел. Но все было бесполезно. Пока я не присел на поваленное дерево.

 Тут будто лесной воздух свился в клубок, и шепнул мне прямо на ухо:

— Ку-ку!

И Леся опутала меня своими волосами.

— Здравствуй. Я пришел, как и обещал. А почему ты не в воде?

Она звонко рассмеялась.

— Я в озеро полезу, когда захочу. Пока влажности и тут хватает.

Она повисла на моей шее и увлекла меня на землю.

— Спасибо, что не в озеро…

Серые глаза Леси нависли надо мной.

— Могу и в озеро, могу и в канаву. Что предпочитаешь?

Близость красавицы пьянила, но ее слова могли расхолодить любого. Я резко сел, хрустнув сухими сучьями.

— И скольких же ты уже утопила?!

Она поправила волосы и надула губки.

— Я не хочу, чтобы они моих птиц стреляли! Но это давно было. Они в озере жить не могут: это я давно поняла. Сначала глупо барахтаются, а потом дохнут и тухнут. И воняют страшно. А мне тут жить!

Она гневно сломала сучок на ближайшем кусте. А потом пустила крупную слезу.

— Не обижайся на меня за это. Я свое озеро люблю. И птичек. Что им эти утки сделали?

Она была похожа на обиженного ребенка. И на удивительную лесную красавицу одновременно. Но обнимать наивную душегубку как-то не хотелось. Я поднялся с земли и отряхнулся.

— Леся, я завтра должен уехать. Мне скоро учиться…

Ее слезы моментально высохли.

— Ты разве еще чему-то не научился? Так я тебя научу!

Хотелось смеяться и плакать одновременно.

— Леся, ты и сама почти ничего не знаешь. Это другое. Совсем другое… Но я многому у тебя научился. Только оценок за это не ставят.

Она побледнела: видно было, что от настоящего расстройства, такие не плачут. Она на всякий случай изогнулась всем телом, и еще раз поправила волосы. Но меня уже трудно было чем-то удивить.

— Лесенька, не балуй тут больше. А то засыплют твои торфяники.

Она встрепенулась.

— Я сейчас охотников только за ноги хватаю. Чтобы они уточек не стреляли…

Я хмыкнул.

— Это я видел! А если бы дядька тогда с перепугу в канаву упал?! Можно подумать, что ты бы его спасла… Ладно, милая, хорошо с тобой было. Но мне, и правда, учиться пора…

Мы целовались еще несколько минут. Оторвать ее от себя стоило большого труда. К дому я зашагал довольно быстро, и не оглядываясь. Она что-то крикнула мне вслед, но я уже не слушал.

Дядька собирал вещи для завтрашней поездки.

— Попрощался с торфяниками? Скоро они замерзнут. Завтра с утра поедем. Ложись пораньше…

Початая бутылка водки на столе говорила о том, что поедем мы, действительно, только завтра. Я собрал вещи, пожалел, что так и не нарисовал злополучный остров. Потом отправился спать. Заснул с трудом: мучили мысли о торфяниках, ушедшем лете, и, конечно, о Лесе…

Часа в два ночи меня разбудил скрежет о стекло. Я поднял голову. Вроде, тихо. Но, вот, скрежет повторился снова. Скребли именно по стеклу того окна, возле которого стояла моя кровать.

Это была тонкая женская рука. Я сразу все понял: кое-как оделся и тихо, чтобы никого не разбудить, выскользнул на улицу.

Я прошептал одними губами, зная, сто она меня услышит:

— Леся! Я здесь.

Она выскользнула из-за куста любимых пионов бабушки, и бросилась мне на шею.

— Лапушка, как ты это сумела? Ведь до торфяников далеко, а тебе от воды далеко отходить нельзя…

Леся ласкала меня своими шелковистыми волосами, и все норовила спрятать голову на плече.

— Ну, я же могу по лесу бегать. А сейчас ночная роса, воды хватает. Я пришла просить тебя, чтобы ты не уезжал. Мне будет скучно без тебя….

Я вздохнул.

— Леся, роса это хорошо, но сейчас уже холодает. Тебе скоро в торфяную жижу зарываться придется.

Я гладил ее по голове, как плачущую девочку. А вдруг, кто-нибудь услышит наш шепот и выйдет из дома?!

— Ты через железную дорогу осторожнее переходи: здесь поезд затормозить не успеет..

Но Леся, как настоящая блондинка, упрямо твердила свое.

— Не уезжай! Неужели у тебя может быть девушка, красивее меня?!

Я вздохнул.

— Нет, Леся, не может. Ты удивительная красавица.

Она чуть отстранилась и расплылась в улыбке. Я еще раз заглянул в ее мерцающие в лунном свете глаза.

— Но, к сожалению, нежить болотная. И уж очень тупая…