Летучие мыши Берлина

Андрей ОКУЛОВ

Автор и ведущий рубрики,

г. Берлин.

Летучие мыши

Берлина

 

Считается, что семь процентов площади Берлина занимает вода. Реки, озера, каналы. Самая широкая река Хафель, или Хавель, есть не что иное, как река, разлившаяся в озеро.

 

Название, кстати, славянское. Славяне здесь жили, пока их немцы не вытеснили;  часть славян ассимилировалась, остальные ушли на восток. Каналов в Берлине больше, чем в Венеции, но об этом мало кто знает.

Воздух летом почти кавказский. Турков тоже много, но на климат это не влияет. Островов огромное количество. Кто на них живет? Все, кому это нравится, и кому средства позволяют: недешевое, должно быть, удовольствие. На одном таком острове я был: там стоит колонна, вывезенная из Парижа, это колонна знаменитого дворца Тюильри, разрушенного революционерами.

Возле станции Гезундбруннен расположен вход в «Берлинские подземелья».  Подземный музей. Сеть бункеров и бомбоубежищ времен второй мировой. Экскурсия была интересная, хотя и обошлась мне в восемь евро. Я узнал, что Берлин – самый разбомбленный город в мире. Считается, что в земле еще находится около трех тысяч неразорвавшихся бомб и снарядов. Они имеют обыкновение взрываться во время строительных работ. В конце экскурсии я спросил про артиллерийскую башню, где стоит зенитное орудие высотой в три этажа, я об этом где-то читал. Экскурсовод засмеялась:

— «В три»?! В шесть! Это знаменитая Зенитная башня. В ней и стояла эта гигантская зенитка. 

Она не одна такая была, но после войны союзники демонтировали или увезли их все. Одну из них можно и сейчас увидеть в Америке. А в башню доступ закрыт. Сейчас ноябрь: летучие мыши отправились в зимнюю спячку. Беспокоить их мы не позволяем. Там для них даже кирпичные домики устроены.

Я удивился.

— Так летучие мыши в этой зенитной башне живут?!

— Здесь они живут везде, где им удобно. Приходите весной…

Трогательно. Сами музейщики копейки считают, а летучих мышей беспокоить не позволяют.

Я вернулся домой и на всю зиму забыл о берлинских подземельях и летучих мышах. 

Тем более, что зима выдалась холодная, морозная, почти как в России. Но летом началась жара. Уже в июне температура была около тридцати. В подземелье меня что-то не тянуло: денег было мало, а перспектива отдать восемь евро за осмотр пустого гнезда гигантской зенитки не особо радовала, раз уж зенитки этой давно нет. Зато вскоре, выйдя на балкон поздно вечером, я заметил… нечто. Сначала я принял их за ласточек, но потом понял, что ласточки так не летают. Быстро, но зигзагами, вперед-назад, поворачивая через очень короткие интервалы. Вспомнилось, как в детстве дед вел меня по ночному Сухуми: летучие мыши будто поджидали нас возле фонарей, чтобы быстро перелететь перед нами с одной стороны дороги на другую.

Разглядеть сейчас мышей поближе не представлялось возможным: они не любили красоваться. И летали здесь вполне по делу: мошек ловили. Или у них была какая-то другая цель? Они явно что-то скрывали. Иначе не вели бы себя так скрытно. Я не мог разглядеть ни одну из них так подробно, как прежде рассматривал стрижей. Или просто это дневная жара заставляла меня к вечеру искать тайну там, где ее никогда не было?

Жара набирала обороты. Тридцать градусов, тридцать два…. Пора было и остановиться. Шел к концу еще один день, похожий на остальные, только очень душный. В магазин я сбегал утром, пока солнце не разогрело город до уровня духовки. Назад я возвращался уже с трудом. Хотелось спрятаться где-нибудь под деревом. После обеда даже на балконе было душно. Все ждало вечера, но он наступать не спешил.

Стрижи чертили небо как сумасшедшие. Но летучих мышей было не видно. Похоже, на Берлин надвигалась гроза. Все шло как обычно, жара сначала отступила, потом надвинулась с новой силой, где-то загрохотал гром. Пройдет гроза, появятся мошки, и, наверное, снова прилетят летучие мыши.

Я поглядывал в окно. Маленький закрытый дворик с садиком. Столь знакомый за несколько лет. Сейчас там не происходило ровно ничего. Или мне так казалось? Вот за окном промелькнула тень. Взад-вперед. Исчезла. Поначалу я не обратил на нее внимания.

Наконец, когда стало чуть прохладнее, я вышел на кухню. И замер.

Стеклянная дверь, за ней балкон, где я посадил тропические растения. Обычно летучие мыши совершали свои зигзагообразные полеты вдалеке. Но сейчас я увидел ее. Настоящую летучую мышь. И довольно подробно. Она прилипла к оконному стеклу, распростерши крылья и смотрела на меня маленькими черными бусинками глаз. Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть зверька. Она смотрела на меня. Или на что-то другое? Или не смотрела вовсе? Стоило мне лишь моргнуть, и она исчезла. Я не заметил даже взмаха крыльев.

Я вышел на балкон и осмотрелся. Ночь. Душная летняя берлинская ночь и ничего больше. Что это было? От нынешней жары еще и не такое привидится…

Ночью я спал плохо. Поднялся ветер, просверкало несколько молний, и… Ничего! Обидно. Только утром на балконе я увидел следы нескольких капель дождя. Но и те быстро высохли.

На полях горел урожай, фермеры жаловались и подсчитывали, сколько они намерены собрать. Получалось мало. Выходить на улицу не хотелось. Когда же похолодает?!

Про зимние морозы вспоминалось с трудом: при такой температуре о морозе можно только мечтать.

Думал ли я о странной летучей мыши, прилипшей к окну? Не сказал бы. Все прочие мысли тоже плавились. Все дела в такие дни делались медленно, но завершались быстро. И не обязательно с пользой. Так и сейчас: только село жгучее и карающее в такие дни солнце, как пора было собираться спать, пока оно не взошло снова. Я открыл все окна настежь: иначе бы сна не получилось. Вышел на балкон покурить. А если мышь опять прилетит? Сейчас ей садиться будет некуда.

В гостиной послышался какой-то шорох. Я осторожно вошел туда, и понял… что я ничего не понял. Мелодичный женский голос тихо произнес:

— Добрый вечер, славянин! Я уже давно поняла, что ты не немец. Как тебя зовут? — Она сидела на диване. Лучи заходящего солнца сверкали в ее длинных золотых волосах, спадающих вокруг тела. Кроме этих удивительных волос на девушке ничего не было.

Я представился.

Она улыбнулась красными полными губами.

— А я Злата. Местная жительница. Думаешь, что тебе голову напекло? Нет, я действительно впорхнула на огонек.

Я не знал, куда смотреть и что мне делать. Она заметила мое замешательство, улыбнулась и откинула волосы назад, чтобы они не скрывали ее фигуры.

— Летучим мышам одежда ни к чему. Особенно в такую душную ночь.

Это была чистая правда. Золотые волосы прикрывали то, от чего дух захватывало.

— Злата, ты раньше никогда не носила одежды?

Она улыбалась постоянно.

— Наша одежда и раньше была простой. Полотняное платье. Пояс. Правда, еще кольца, серьги и браслеты. Я ведь дочь вождя одного из славянских племен. Его название тебе ничего не скажет сегодня….

Я осторожно сел на стул напротив. Злата тут же перебросила волосы на другую сторону, чтобы я мог четче видеть все ее достоинства. А их было достаточно.

Краснеть я давно разучился, но куда прикажете смотреть, разговаривая с красивой обнаженной девушкой?!

— Это племя называлось венды?

Она распахнула огромные серые глаза.

— Так ты слышал о нас?! Я так счастлива!…

Она вскочила с места и захлопала в ладоши. Ее точеные груди с острыми сосками оказались как раз напротив моих глаз. В движении она задела своим полным бедром стоявшую на подоконнике вазу, но тут же подхватила ее и поставила на место. Движения ее были молниеносными, так что я даже вздрогнуть не успел.

— В былые времена здесь было все, что нужно для счастья. Леса, полные дичи, реки и озера, где рыба не переводилась. Мой народ  был спокоен и доволен. Я тебе нравлюсь, славянин?

Вопрос был неожиданным. Я невольно улыбнулся, кивнул и спросил:

— Вы все такие прямые? Залетает в комнату летучая мышь, превращается в прекрасную обнаженную девушку, и спрашивает, как она мне понравилась? Ты очень хороша, только несколько… неординарна.

Она громко рассмеялась и повернулась вокруг себя, чтобы я ее получше рассмотрел.

— Какие странные слова ты знаешь! Я когда мимо пролетала, твои мысли почувствовала. Они очень славянские, потому меня сюда и потянуло.

Она чуть изогнулась, чтобы я мог оценить ее тонкую талию, и все, что располагалось ниже.

— Злата, а тебе волосы летать не мешают? Они ведь у тебя до полу достают…

Злата вдруг посерьезнела.

— Это мои крылья. Сейчас они кажутся тебе волосами. Но почему ты называешь нас «вендами»? Так нас называли наши враги. Славяне этих мест назывались лужичане, лютичи, бодричи… Но ты действительно славянин?

Она вся напряглась и побледнела. Странно. Летучая мышь, которая интересуется моим происхождением.

— Да, я русский. А почему это тебя так беспокоит?

Злата снова заулыбалась.

— «Берлин» на нашем языке означал «Болотистое место». Здесь всегда было очень сыро. Но мы не жаловались. А потом пришли чужие…

Она посерьезнела.

— Немцы говорят, что «Берлин» происходит от слова «бэр» — медведь…

Она нахмурилась. — Они еще не такое придумали. Они называли это «крестовый поход». Им не нравились наши боги. Многие из нас погибли, другие ушли на восток — к вашему народу.

Она снова улыбнулась.

— А те, кто не хотел покидать родные места, стали такими же, как я. Мы редко можем становиться людьми. Только когда такая жаркая погода… Мы можем спокойно летать над родными лесами и полями. Над капищами, где мы поклонялись нашему богу Триглаву…

Я взглянул на нее иначе.

— Злата, вы все были язычниками? Твои соплеменники, которые ушли на восток, давно приняли христианство.

Она резко вскочила с места, и взмахнула своими золотыми волосами. Заметить, как летучая мышь выпорхнула из окна, я не успел.

Что только не почудится в такую душную ночь…

Друзья в Москве жаловались, что у них вообще душегубка. В Берлине прошли дожди, и я утешал москвичей, что они потихоньку продвигаются к России.

На стене моей комнаты висела огромная, во всю стену, карта Берлина. Каждое утро я разглядывал ее, выискивая те уголки города, где я еще не успел побывать. Таких было немало. Ботанический сад был одним из них. Его контуры будто нависали над моей головой вопросительным знаком. Я долго собирался, все же, туда надо было с пересадкой ехать, да и платить еще за удовольствие на растения посмотреть. Но сад этот был знаменит и древен. Да еще и огромен, как выяснилось по прибытии.

Я бродил по тропинкам, мимо знакомых и, большей частью, незнакомых деревьев. Зашел в оранжерею — огромное стеклянное здание. Потом в Музей растений… Наступили сумерки, солнце начало закатываться куда-то за кроны удивительных деревьев. Я подошел к огромному платану.

Дерево это удивительное, ствол его огромный был будто обнажен: кора на нем словно кожа младенца. Хотя, платаны бывают разные. Но мне здесь попался именно такой. Несколько стволов, кустом, изгибаясь тянулись из земли. Похожие на кленовые листья были где-то далеко наверху. Только листья были острее, чем у клена. Я обошел дерево со всех сторон. Стволы платана будто подставляли серые изгибы своего тела лучам заходящего солнца. Мне показалось, что один из стволов отличается от остальных по цвету. Он был розоватым.

Солнечный луч сверкнул из-за листьев, и прошелся по изгибу сверху вниз.

Изгиб оказался выглядывавшим из-за дерева девичьим бедром. Из-за ствола появилась упругая грудь, сверху на нее упал золотой локон. Злата высунула слегка наклоненную голову и улыбнулась.

— Здравствуй, славянин! Я знала, что найду тебя здесь. Тебе нравятся наши платаны?

Она стояла за деревом, периодически высовываясь из-за него. Непонятно, что было прекраснее: изгибы древесного ствола, или изгибы стройного тела девушки, которая за ним пряталась? Вечернее солнце искрилось в ее волосах. Они будто соревновались со стволом платана в том, что лучше оттеняет фигуру Златы. Она понимала это: ее фигура высовывалась то из-за одного ствола, то — из-за другого. Он по привычке порхала и на земле.

Я забеспокоился.

— Здравствуй, Злата! Но ведь здесь люди ходят. Тебя могут увидеть.

Он игриво засмеялась.

— На не так просто заметить, если мы сами этого не хотим.

Издалека приближались шаги. Какая-то семейка чинно прогуливалась по ботаническому саду. Я забеспокоился, а Злата просто снизила громкость своего мелодичного смеха.

— Не веришь? Смотри!

И действительно, прохожие подходили все ближе, а Злата не беспокоилась. Она точно рассчитала, когда они приблизятся на "опасное" расстояние. Лишь серая тень промелькнула у меня перед глазами, исчезнув затем в листве дерева. Усатый глава семейства окинул меня безразличным взглядом, сынка не интересовал ни платан, ни я, мама обмахивалась каким-то дамским журналом. Жара еще давала себя знать.

— Впечатлен?

Раздался насмешливый голос сверху.

— Злата, зачем это все? Порхаешь, прячешься. Тебе самой не надоело?

— Я привыкла… Скоро ведь осень.

Она будто сплелась из вечернего воздуха, и снова обнимала ствол платана. Голос ее стал серьезным и грустным.

— Нам скоро спать до весны. Хотелось повидать тебя напоследок.

Я огляделся вокруг. Сад заметно опустел.

— Злата, мне к выхожу пора, ботанический сад скоро закрывается. Может, встретимся где-нибудь в другом месте?

Она вышла из-за платана полностью, и провела рукой по волосам.

— И где ты предлагаешь встретиться?

При виде ее фигуры у меня опять захватило дух.

— В Берлине много мест, которые связаны со славянской историей этих мест. Ты их знаешь лучше меня.

Она задумчиво склонила голову набок.

— Здесь все было славянским. Но сегодня остались только названия. Мы ведь жили в деревянных домах, все они давно разрушены. Кепеник… Пара камней от славянских поселений осталось. Панков… полностью немецкий городок. На берегу Хавеля? Вода напоминает о славянах не больше чем о немцах. Недалеко от дома, в котором ты сейчас живешь. возле ратуши, есть сквер. Деревья, это все, что напоминает мне о нашем народе.

Я вздохнул.

— Договорились. Правда, там не платаны, а каштаны. В котором часу?

Злата улыбнулась.

— В одиннадцать. Я буду ждать.

Она быстро подбежала ко мне и поцеловала. Прикосновение было быстрым. Ее волосы пахли свежими листьями. Больше я ничего почувствовать не успел. Колебание воздуха, шелест листьев, и все. Быстро это у нее получается.

Значит, в одиннадцать в сквере возле местной ратуши. Горсоветы в этом городе есть в каждом административном районе. А вдруг кто-нибудь посторонний пройдет мимо, или алкоголик захочет поболтать с нагой девушкой?! Я отбросил эту мысль: Злата знает где живет. И ускользать умеет виртуозно.

Я вышел из ботанического сада и поехал к дому. Это было довольно далеко: Берлин почти в два раза меньше Питера по населению, но в два раза больше по площади.

Время шло быстро. Дома я то и дело смотрел на часы. Сквер был недалеко, опоздать невозможно, но все равно как-то необычно: свидание с летучей мышью, она же — славянская княжна.

Вот стрелки подошли к нужному времени. Я оделся и вышел на улицу. Район у меня был тихий, но хотелось, чтобы он стал еще безлюднее.

По дороге я все время поглядывал на фонари: возле них вьются мошки, а летучие мыши должны быть где-то поблизости. Я мотнул головой, отгоняя глупую мысль. Дорога была освещена достаточно ярко.

Платанов в сквере не было, только каштаны и какой-то кустарник. Ладно, о платанах мы со Златой не договаривались. Часть сквера оставалась в темноте. Любопытные огни фонарей подмигивали с разных сторон, издалека доносился редкий шум проезжавших автомобилей. Я осмотрелся по сторонам, и присел на одну из скамеек, и закурил. Часов я не носил уже лет десять, но по моим расчетам, время, назначенное мне, уже приближалось.

В сквере в это время не было никого. Я скользил взглядом по деревьям: все было тихо. Несколько раз мне казалось, что между деревьями мелькали знакомые черные тени.

— Здравствуй! Долго ждал? Мы уже давно здесь порхаем.

Злата накрыла меня своими золотыми волосами, обдав волной лесного воздуха. Она сидела на скамейке возле меня. К тому, что она появляется, и исчезает внезапно, я уже привык.

— Здравствуй! А почему "мы"? Кто-то еще придет?

Злата рассмеялась: мне отчетливо стали видны ямочки на ее щеках. Хотя, кроме этих ямочек, в ней бело на что посмотреть.

— Они уже пришли. Точнее, прилетели. Я здесь со своими подданными.

Я с удивлением осмотрелся. Ночной сквер, каштаны. луна.

— Злата, я здесь никого, кроме тебя, не вижу.

Злата торжествующе улыбнулась и хлопнула в ладоши. Ее нагое тело в свете ночных фонарей выглядело сюрреалистической картинкой. Но то, что я увидел потом, сравнить было не с чем.

Все деревья и кусты сквера будто бы взлетели в небо. Причем, совершенно бесшумно. Над нами порхали тысячи летучих мышей, которые на несколько минут заслонили луну.

Злата увидела мое изумление, и поспешила хлопнуть в ладоши еще раз: по ее команде летучие мыши стремительно расселись по веткам. Тишина.

— Мои подданные могут быть послушными. Конечно, если приказы отдает их княжна.

Она гордо вскинула голову. Я перевел дух.

— Так это твои подданные? Почему они не превращаются в людей, как ты?

В это время одна из летучих мышей сорвалась с каштана, подлетела к Злате, и начала кружить возле ее головы. Мне казалось, что она вот-вот запутается в ее распущенных волосах.

— Мисаил, возвращайся на место! Я все помню.

Мышь испуганно вспорхнула, и вернулась на свое место. Злата поправила волосы, и пояснила.

— Только княжна может становиться человеком. И то, на время и не всегда. Представляешь, что было бы, если бы мы все приняли человеческий облик?! И лезли бы со своими просьбами, как этот рыбак из Кепеника.

Со стороны города на тропинке показалась одинокая фигура. Злата моментально оценила обстановку, приняв облик летучей мыши, и взлетев на ветви развесистого дерева. Покачивающаяся фигура приблизилась к скамейке, на которой я сидел.

— Извините, у вас не найдется сигаретки?

Это был прыщавый подвыпивший школьник.

— Куренье вред. Тебе уроки делать пора.

Школьник недовольно хмыкнул, и быстро пошел дальше. Когда он исчез из вида, Злата моментально спустилась вниз, и снова стала девушкой.

— Здесь сейчас таких много. Грубо ты его, но правильно.

Она улыбнулась и прильнула ко мне.

— Мисаил — рыбак из Кепеника?

Она кивнула.

— Все они рыбаки, воины, крестьяне. Мисаил просил пожаловаться тебе, что у местных жителей считается, что летучая мышь, прибитая гвоздями к дверям, приносит счастье.

Я поднял брови.

— Никогда не слышал. Бред какой-то!

— Вот именно! Но нас часто прибивают. Не думаю, что это кому-нибудь счастье принесло. Нас и сейчас не оставляют в покое…

Она положила голову мне на плечо, и прошептала все это, жалуясь, словно кошка.

— Злата, вы все еще поклоняетесь трехголовому истукану Триглаву?

Она отодвинулась от меня.

— Не смей так говорить о наших богах! Что ты имеешь против Триглава?!

Все кроны соседних деревьев затрепетали: подданные Златы были возмущены. Я вздохнул.

— Я ничего против него не имею. Как не имею против прочих деревяшек. Но берлинские платаны и каштаны гораздо приятнее, когда они живые. Думаю, и летучим мышам от них больше пользы. Ты не согласна?

Злата была в замешательстве.

— Здесь сейчас полмиллиона славян живет. Границы стали весьма относительными. Ни одной статуи Триглава я здесь не видел. Каков процент славянской крови у немцев, сосчитать трудно, но он немаленький. А летучих мышей здесь охраняют, даже домики для них строят, сам видел.

Трудно спорить с человеком, которому все твои аргументы просто не интересны.

Злата грустно вздохнула, и встала со скамейки. каштаны в последний раз оттенили ее стройную фигуру, перед тем, как она растворилась в весеннем воздухе. Рой летучих мышей промелькнул в свете фонаря. Хотя обычно летучие мыши роями не летают.


Опубликовано

в

от

Метки:

Комментарии

Один комментарий на ««Летучие мыши Берлина»»

  1. Аватар пользователя Dmitriy Mole

    7 сверху картинка это — ай-ай или Руконожка, или мадагаска руконожка (лат. Daubentonia madagascariensis) — единственный вид из семейства руконожковых (Daubentoniidae), млекопитающее из отряда полуобезьян, с пушистой черно-бурой шерстью, длинным хвостом и очень удлиненными тонкими пальцами. Ведёт ночной образ жизни в тропических лесах Мадагаскара. Самый крупный представитель ночных приматов. Имеет бурый окрас в белую крапинку и большой пушистый хвост. Обитает на севере Мадагаскара. Вид занесён в Красную книгу.
    Этот вид руконожек открыл в 1780 году исследователь Пьер Соннер, работавший на западном берегу Мадагаскара. О систематическом положении ай-ай велись долгие споры — из-за своеобразного строения зубов этих животных сначала относили к грызунам, но потом учёные пришли к заключению, что это лемуры особой, отклонившейся от общего ствола группы

Добавить комментарий