СТРАНА СНОВ. РАССКАЗ ПЕРВЫЙ

 

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ

РАССКАЗ ИЗ  ЦИКЛА  «СТРАНА СНОВ»

Мой папа, улыбаясь, протянул мне на ладони цветной предмет.

-Что это? – спросил я его. Мой мозг первоклассника не воспринял  пока суть ответа…

-Философский камень! Улыбнулся папа.

-Я посмотрел на теплый голыш, в котором светился внутренний голубоватый свет.

В этот день я уснул. И впервые мне приснился настоящий сон.

И моя Страна Снов меня не покидала до сих пор.

Тербуны,– это ловушка времени. Это место, где может во сне, как в детстве  в моем Дроздово —  привидеться такой сплав из времен и персон, что утром , вставая с кровати, воспринимаешь сны то ли как предсказания, то ли как повод для рассказа

Итак, перекличка времен во сне – вот умирает в небывалую жару в Воронеже моя мама, и рядом вижу , как на кушетке лежит баба Гарпеша,  первое достоверное воспоминание: мне четыре года, накануне я научил ее правильно и красиво писать букву 

Первую букву алфавита.

Вначале было Слово. А оно, как известно, из букв…

Мои родители. Тоже из букв, смеха, звука тихих шагов,  ободряющих поглаживаний. Теплого дыхания…

Теперь они под зелеными холмиками, где мы высадили цветы. Так любимые мамой. И за стеклом мраморного  памятника смотрит на меня  с керамической фотографии отец. Ласково смотрит.

А вот они живые и мы радостно  смеемся, глядя на обвешанного связками из баранок и бубликов дядю Ваню. Онприехал  из Киева  с Толиком, моим братом, что станет , несмотря на растущее Безбожие страны –и волну беснующейся  попсы —   известным православным музыкантом и Владыкой Ионафаном.

Напротив нашего дома, в котором когда то жила перед выселением семья дъячка — – едет арба.

Волы тащатся медленно. И седой хохол все время прикрикивает на них : «Цоб! Цобэ!»

Как заклинание гномов: «Цоб! Цобе!» — и тут же засветится клад в корнях дерева…

Арба, поездка на волах. И сами эти добродушные волы – это привкус моего детства. Где они делись, эти волы, подгоняемые заклинателем , с бичом в руке. К тому времени, когда мне исполнилось семь, они уже отошли в прошлое..

Вместо отца – появился образ учителя. Наставника. Им стал дядя Вася. Фотограф. Писатель. Земляк. Человек, который также подарил мне камешек. Не философский. А поднятый им с пляжа на реке Хопер. Прозрачный и теплый камешек. Кварцевый  голыш. Круглый, как линза его старенького «Никона» — подарка Мариэтты Шагинян.

Сны. Они пронзают время…

Мой отец – географ, получил новое назначение, и мы переехали от реки моего детства Ольховатки, что часто блестит тихими струями в моих снах, и где маленький мосток прячет в тени моего первого крупного язя – Рыбу моих Снов Удачи.

Мы жили сначала в старом доме на окраине большого села, где два пруда или ставка – ждали меня всеми своими рыбами, с которыми я разговаривал во сне на своем языке моих снов.

. Раскинувшиеся за ним поля  цвели подсолнечником и свекольными высадами.

 Во сне подсолнухи были большими, как башня Шухова .

В этих подсолнухах можно уединиться, и под гул пчел мечтать о тех временах, взрослых, когда я смогу посетить во сне Баловнево и встретиться со Старцем из моих Снов, что  знал генерала Бибикова, и его племянника, известного живописца В. Д Поленова.

Отец любил писать маслом копии морских пейзажей Айвазяна. А Помню — разглядывал в книгах отца работы Поленова даже во сне, упиваясь картинами родных мест.

Пока  не знал, что перееду в Тербуны и буду в Воейково, ходить по тем же тропинкам, по которым ходил мой кумир – Василий Дмитриевич Поленов из рода Воейковых.

 Во сне я оставался юным на берегу Реки Детства или милых душе Дроздовских прудов.

Заснув окончательно,  обычно перелезал через забор, в школьный сад,  и читал, лежа в тени  старой , ароматной Антоновки,  , или, если меня тянуло к приключениям, исследовал местность вокруг леса Глухой, где в самой середине весной желтели дикие тюльпаны Шренка.

И где моторчиками урчали козодои. И я слушал их тарахтящие песни, по совету моего наставника Василия Пескова – приложив ладошку рупором к уху, локатором вслушиваясь в добрые  гимны моих снов.

Еще я любил во сне рыбачить в Нетбаевом яру, на Кубинском Пруду. Там Маркос и Вега, мои друзья, что приехали в гости из Воронежского пединститута, ловили на удочки  крупнющих карасей, которых они называли «крокодайлами».

«Куба, любовь моя!

Остров зари багровой…

Это была первая песня, первая музыка, что сложилась у меня на гармошке, купленной мне отцом, на воскресной ярмарке, в селе Шапошниковка…

А потом был самый дорогой подарок – парусник, с белоснежными парусами.

Он уплыл, как и Детство – в Никуда.

Философский камень папы я берег. Тщательно  спрятал его в дупле старой груши. Потом перепрятал в коробку из-под объектива. Затем я его чуть не потерял… И мне долго не снились сны. Пока я его не нашел в ворохе ненужных вещей на антресоли.

Моя Страна Детства, сонная страна Снов.

 Там долго еще  был зацветший и затянутый ряской декоративный пруд, а над ним – шумели деревья и гудели пчелы – рядом была пасека, где отец моего друга детства – Саши Мосорова, хоть давно и умер – в моих снах все еще резал нам с Сашкой желтую вощину, испускающую бронзовые волны меда.

Мы хулиганили с Сашей даже во сне. Мечтали о полетах в космос, набивали тюбики с «Поморином», выдавив вначале зубную пасту, малиновым джемом из маминого шкафа на кухне. .

 В своих вылазках по садам и лесу мы  ни разу не встречали  садовников или сторожей, только пасечника или таких же сорванцов.

Убранство цветущего сада было превосходно, как интерьер Благовещенской церкви , с новотомниковским  иконостасом, который во сне любовно гладил, напевая свои «Степенные» —  брате мой —музыкант Ионафан.

И во сне ,никогда не бывая и не зная географии Черноземья – прямо из окрестностей пасеки в Дроздово –  перемещался то в Дом Игумнова, где лет через 30 я работал в редакции, а то в деревянный Никольский храм, ныне заколоченный, с покосившимся крестом.

А потом  Время истекает и пронзает пещеры Киевской Лавры, где тихо  застываю перед мощами Ильи Муромца и точно знаю, что он видит меня и его советы кирпичиками складываются внутри моего сна.

Сколько удивительных людей вмещали мои сны!

 Искривляя  время и пространство — беседовал со  схимомонахом Романом, Натальей Георгиевной Муравьевой, Михаилом Никифоровичем Полтораниным, Владимиром Григорьевичем Чертковым – во Ржевскее, у каштана, посаженного Львом Толстым.

Окрыленный —  беседовал у каштанов Крылатого с барыней Притвиц, с Петром Николаевичем Чесменским, и даже с Матильдой Кшесинской. Ибо во сне дозволяется все. Если ты весьма начитан, и еще хорошо умеешь танцевать вальс,  и не стесняешься подпеть в храме , перед отцом Романом —  «Иже херувимы»…

.  Во сне никогда   не боялся перемещений в пространстве, из поля подсолнухов или Пасечниковой поляны – в Костомаровские подземелья или Дивногорский монастырь ( я потом уже понял, что эти пещеры и есть подземные храмы Костомарова). Я не боялся церковных гимнов и богослужений. Видимо, в моем роду, что по Унгбергу  — восходит к бедной ветви Рюриков – было много священников, воевод и просто смелых русичей.

-Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровию польяна:

тугою взыдоша по Руской земли. Что ми шумить, что ми звенить —

далече рано предъ зорями?

И гудит, звенит гуслями — Слово, и полки проходят во снах  сквозь меня, и мост времен соединяет Реку Девства Ольховатку  и  далекий, но близкий душе — Днепр.

Не всякая птица долетит до середины Днепра. Особенно если он все больше «незалежен» от единого, славянского братства…Удаляясь от снов, где Река Детства впадает в Днепр, а не в Черную Калитву, как в реальности.

Сны несли неожиданности и откровения. Иногда они настораживали…

И мне была приятна во сне опасность, незавершенность и загадочность.

Не в том дело, что я был доверчивым, просто верил , даже в своих цветных снах — во все темное и опасное. Частью моего мальчишеского кредо было, что ночь принадлежит художникам, волхвам и богатырям, – а также громадным, лохматым созданиям – человекоподобным Идолам — голодным, взмахивающим широкими рукавами и одетым во все черное.

Мне снился мой мир.

Где с обрыва, громадного и высоченного я видел, кажется, всю мои Страну Детства, и на расстоянии многих километров слышал , как мама льет молоко из кувшина в мою кружку, на кухне, а отец , забросив любимые шахматы, варит костяной клей и грунтует новый холст, чтобы подарить маме на день рождение ее портрет.

 Где она молодая и красивая , как это всегда в моих снах. И где мы с ней смотрим фильмы в нашем сельском клубе, где я танцевал со своей Людмилой, всматриваясь в Вечность Любви сквозь ее фату Принцессы. И этот самый клуб, где мама провела столько чудесных киновечеров – вечером тоже сгорел, не так давно в реальности,  в одну из ночей. Когда мне той весной ничего не приснилось.

Я любил летние сны. Яркие, как картины Рембрандта Ван Рейна. Сочные, как антоновка в школьном саду.

И философский камень грел меня, уместившись в моей растущей ладони…

Я упивался моей свободой, во сне ,  пока осенью снова не начиналась учеба. В университете. В Москве, на курсах ВИПК. Пока я не попал в Тербуны. Где сны опять вспыхнули во мне с новой силой.

Недавно приснилось, что я заблудился в Лесу Детства.

В логу, где весной мы с соседом охотились на вальдшнепов. И где хорханье птиц отдавалось в сердце, как всполохи костра .И знал, что это, быть может, мой Последний Сон…

Вдоль тропинки журчал ручеек, кишевший  карасями, что уплыли из Маленького Пруда , когда прорвало плотину.. Выловив несколько карасей, внимательно  смотрел, как они дергаются у меня в пальцах. Потом положил их назад в  ручей и они благодарно  помахали , прощаясь, плавниками.

Я неспешно пошел по незнакомой, пахнущей мамиными духами «Виноградная гроздь»-  тропинке. Она была совершенно прямой и заросла невысокой травой ,из которой поднимались роскошные бабочки – махаоны. Их теперь нет. Они только во снах..

Время от времени я находил просто потрясающие сонные цветы. Они имели разноцветные ресницы, и когда цветы открывались – на меня смотрели Девичьи Глаза. И самые красивые цветы смотрели на меня, как глаза моей Людмилы, когда я предложил ей в Тимирязевском  яблоневом саду — развести один, семейный очаг. .

Так я и шел во сне, по тихому золотисто‑зеленому коридору Леса Детства , и никто мне не встретился. Тропка ничуть не менялась, чего не скажешь про окружающее.

Сначала я шел по дну оврага, среди тюльпанов Шренка,  и по обе стороны от меня почти отвесно поднимались  глинистые  откосы. Позже тропинка побежала по гребню, и, шагая по ней,  видел внизу кроны деревьев и изредка  — порхающих Ангелов. Они подлетели и рассказали мне , что впереди , где сдвигается горизонт —  , возможно, ждет  много серого и злобного. Чего обычно нет в моих снах. .

Моя тропка оставалась прямой и ровной, незнакомой, но нестрашной,  и я шел по ней через холмы и долины, через долы и горы. Пока наконец в одной из долинок не вышел к мосту.

Из деревянных бревен. И под ними я вдруг обнаружил Реку Детства. И понял, что я вернулся Домой.

Я , через 50 лет – снова вернулся во сне туда, где меня в доме ждут мои молодые родители. И только тяга увидеть мою Любимую Женщину, моих детей и внуков, не позволили мне войти в Отчий Дом.

Ведь я точно знал, что как только меня обнимет моя молодая , нежная мама и улыбнется мне папа, пропахший масляными красками и потом – мы больше не вернемся назад, из наших Снов.

…Утром мой лечащий Врач  сообщил, что кризис миновал, и судя по вчерашнему анализу крови – мне приснится  еще не одна тысяча снов.

Я нащупал философский камень, на дне чемодана, собранного мне в больницу моим Ангелом.

Камень был такой же теплый, каким я принял его из рук отца ровно 50 лет назад.

Жизнь продолжается. А может – идет по кругу.

…Волы тащатся медленно. И седой хохол все время прикрикивает на них : «Цоб! Цобэ!»

И я ощущаю себя старым , навьюченным Судьбой волом.

И всеми клетками тела  чувствую, как  превращаюсь в камень. Как плоть превращается в химию.  Тихо, но уже довольно заметно. Для самого себя.

Но и  однажды совсем уже  превратившись в камень – я однажды лягу в теплую ладонь сына. Или внука.

Или моего Ангела, с глазами Цветка из снов.