Внизу рассказа — пометки В А Заусайлова…
ФРОНТОВОЙ ЭШЕЛОН
Эшелон, следующий курсом на фронт Первой мировой, с заездом в столицу за Великими Княжнами, вышел из Ельца ранним утром..
Проскочили горбатый переезд, ушли резко в сторону, и засверкали , убегая вправо, рельсы на Лебедянь, оставаясь позади…
Набирая ход, тяжело груженый заусайловской махоркой, папиросной бумагой, только что приобретенной картошкой и мукой, другими нужными фронту товарами — состав поплыл мимо просторных желтых полей покрытых копнами .
В воздухе витало уже нечто предосеннее, ясное и легкое.
В единственном пассажирском вагоне царило оживление…
Эшелон , кроме Александра Николаевича Заусайлова, Действительного Статского Советника, которому в войну полагался по статусу чин генерал-майора, вез его жену Варвару, и военных представителей – подпоручика Тихона Ильича Касаткина, унтер офицера Петра Федоровича Новикова и двух охранников из низших чинов.
По казенным делам увязался до Москвы урядник.
В столице же в эшелон должны были присоединиться к ним — две Великие Княжны, что как Варвара Николаевна Заусайлова решили поработать медсестрами в госпитале.
На первой же станции , где эшелон простоял более часа, в эшелон подсел до Москвы дворянин, Александр Петрович Алисов, старый знакомый Александра Николаевича Заусайлова.
Он был слегка навеселе, непрестанно шутил, подтрунивая над друзьями, над военными, даже над урядником, что в ответ только гоготал, скаля большие, желтоватые, прокуренные зубы.
-А что же Вы, любезный, не в генеральской шинели? Она ведь Вам положена! – спрашивал Алисов елецкого купца, глядя на простую солдатскую шинель без погон, в которой Заусайлов его встретил на перроне.
-Так ведь это у Вас встречают по одежке, сударь! – ответил вместо купца подпоручик, насмешливо глядя на расфуфыренного Алисова, поблескивавшего стеклами дорогого французского пенсне.
— Понимаете ли, я так вижу, что господин Заусайлов хоть и снарядил на свои деньги эшелон с товарами для вспомоществования фронту, но как неглупый и тонкий человек справедливо отличает военный народ, от цивильного! — Тихон Ильич показал в сторону Варвары Николаевны, (Васильевны) подчеркнуто вежливо обращаясь к дворянину с золотым пенсне:
-Вы вот свою супругу не сподобились, сударь , санитаркой на фронт определить, нет? Не-еет… А вот они-с, елецкие миллионщики, едут не речи громкие пускать в воздуся, а так же и мадам Заусайлова – будет раненым делом помогать, бинтовать, мыть, штопать…
Так что Александр Николаевич хоть и в чине Действительного Статского, но у него генеральская душа, а не мундир. Ведь под иным мундиром… — тут подпоручик перешел почти на шепот…- скажу я вам, иногда скрывается такая мерзость, такое бездушное животное…
-Да хватит Вам, давайте сменим тему! – Варвара Николаевна (Васильевна) сняла с верхней полки загудевшую струнами гитару, передала ее, бережно, как куклу – в руки унтер-офицера.
-Петр Федорович, голубчик, а спойте нам ту, что давеча на вокзале играли!
Новиков не стал себя упрашивать. Он лихо подкрутил свои кавалеристские усы, попробовал пару аккордов, и начал:
Брала русская бригада-ааа
Галицийские поля,
И достались мне в награ-аааду
Два железных костыля.
Варвара напряглась, в уголках ее больших , карих глаз появились слезинки.
А гитарист продолжал терзать гитару и душу:
Из села мы трое выыышли,
Трое первых на селе.
И остались в Перемы-ыыышле
Двое гнить в сырой земле.
Я вернусь в село родное,
Дом срублю на стороне.
Ветер воет, ноги ноют,
Будто вновь они при мне.
Буду жить один на свете,
Всем не нужен, всем ничей.
Вы скажите, кто ответит
За погибших трех людей?..-
Заусайлов, слушая горестную фронтовую песню, одновременно раскладывал на столе бумаги, прикидывая уже сейчас схему примерной выгрузки эшелона.
Он давно уже задумал взять назад , в Елец, часть больных и раненых солдат. Под эту свою задумку он даже на всякий случай прихватил пару санитарных носилок и спальные принадлежности.
Его мечта организовать первый в Ельце военный госпиталь для героев фронта – также получила горячее одобрение жены Варвары:
-Александр, ты у мня чудесный! Мы здесь в Ельце выходим, накормим и обогреем солдатиков, что с врагами Отчизны воюют…»
На следующей длительной остановке Заусайлов лично проверил целостность вагонов, сохранность печатей.
Купцу еще в Ельце донесли приказчики о случаях мародерства и хищений на «железке», потому душа Александра Николаевича была неспокойна.
Ведь он вез на фронт не просто товары, купленные на свои деньги.
Он вес радость, для завшивленных, полуголодных солдат, о которых в купе вечерами рассказывали, пряча боль на дне стакана, сопровождавшие эшелон военные.
-А знаете, мадам Заусайлова, но мой дед на турецкой эту песню под другим несколько текстом эту песню пел!- Петр Федорович проиграл куплет:
«Горныя вершииины,
Увижу ль я вас вновь,
Турецкия доли-иины –
Кладбища удальцов.»
Его ровный баритон вписывался в настроение мыслей елецкого купца, что производил свои расчеты в книжечке с сафьяновым переплетом – подарок от сына Владимира на тезоименитство…
Так, под гитару, шампанское и расчеты на бумагах – допыхтел состав до Москвы-матушки…
Великие Княгини, подсев к кампании в столице, удивительным образом, изменили атмосферу ожидания, прибытия на фронтовой участок.
Княгини приветливо рассказывали о своих успешных делах в «Красном кресте», о формировании благотворительных фондов, о настроениях в Зимнем. Не забы упомянуть о том, как Государь относится к таким патриотическим делам, как направление купцами пожертвований на фронт…
—Николя был очень рад, услышав, что Действительный Статский Советник Заусайлов не пожалел таких больших личных средств для фронта! – Великая Княгиня Ольга ласково посмотрела в сторону Александра Николаевича, предложив поднять бокалы шампанского: «За патриотов Российской Империи из Ельца!»
В такой доброй обстановке эшелон и прибыл на фронт. Выгрузка заняла полтора дня.
Знаменитая заусайловская махорка перекочевала по солдатским кисетам, листы папиросной бумаги нашли применение, картошка выгружена, мука отправлена на склады…
Александр Николаевич Заусайлов, в солдатской шинели, отдавая честь и оказывая тем самым должное уважение даже низшим чинам, завоевал расположение военных, в штабе фронта быстро договорился о том, что с ним в Елец убудет 125 раненых и больных солдат.
Полковник медслужбы, толстый украинец , удивленно смотрел на Заусайлова, подписывая бумаги:
-От же.. шо за така нежданна увага мэни!! И надо же Вам, батенька, на свои то сваливать такую обузу! Где хоть лазарет в Ельце разместите, га!?
-Не волнуйтесь, сударь, у меня для этой цели недавно выстроен внушительный Приют, рядом с Великокняжеской церковью. Солдатики будут, как у Христа за пазухой!»
Полковник закивал одобрительно головой, обнял купца:
«Эх, господин Действительный Статский Советник! У вас , господин Заусайлов, все в вашем Ельце такие добродетельные, или вы особняком стоите? Эх, шо за оказия, что то я не припомню, чтоб из столиц Советники с подобными предложениями к нам наезжали…
Дни на фронте пролетели незаметно. Варвара с Великими Княгинями пропадали по госпиталям, развозя подарки из Ельца и помогая медперсоналу.
К субботе все раненые были погружены в эшелон, и чета Заусайловых повезла болезных солдатиков на излечение в родной город на Сосне.
На станциях Александр Николаевич хлопотал о запасах свежих продуктов и еды, нередко сам навещал раненых, с удовольствием слушал их рассказы, или внимал пению однорукого фронтовика, что часто пел ровным, бархатным голосом малороссийские песни…
Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная!
Видно, хоч голки збирай.
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай.
Сядемо вкупочцi тут пiд калиною —
I над панами я пан!
Глянь, моя рибонько, — срiбною хвилею
Стелеться полем туман.
Заусайлов представил, как вернется однорукий хохол на родину, где в соломенной хатенке ждет его большая семья, и защемило у него на сердце.
Купец решительно впрыгнул в вагон, подошел к поющему, песня осеклась, повисла пауза…
Шо тобi, пан? – солдат испытующе посмотрел в глаза Заусайлову.
-На вот, держи, рядовой, в хозяйстве сгодится, лошадку купишь, обновки детям справишь… — купец протянул и всунул в горячую , единственно уцелевшую правую ладонь мужика приличную пачку ассигнаций . — К полному изумлению вниманием барина в солдатской шинели к песеннику — фронтовику – всего пазом (наверно разом) ахнувшего и притихшего вагона…
Смущенный таким внезапным порывом своей непредсказуемой купеческой души, Заусайлов заспешил к выходу, ощущая на себе растерянные, полные удивления взгляды солдат.
Он пришел в себя, наконец, в купе и еще вечером долго пытался осознать, представить, как живую, шевелящуюся массу в солдатских шинелях…: сколько же таких безруких и безногих искалечила эта проклятая, никчемная война!
… Состав дергануло, с винтовочным лязгом…И побежал, засеменил эшелон навстречу знакомым холмам и равнинам, где дышится легко и спокойно, а война кажется надуманной и выдуманной, как наваждение или мираж.
В Елец ехал первый фронтовой лазарет – со всеми болями, горестями и надеждами на исцеления ран и душ фронтовиков…
В форме медсестры, Варвара Васильевна с тихим шепотом творила молитву, поправляя одеяло у постели раненого…
Дали за окном вагона затянуло вечерним, водянистым туманом, по стеклам затюкал дождик, словно оплакивал кого то…
Весело и звонко окликнул эшелон отходивший из Ельца товарный поезд.
Огоньки пригорода засветились в размытом дождем окне, печальными, блеклыми светлячками…
А. ЕЛЕЦКИХ
В ЗАУСАЙЛОВ
На фото: Варвара Васильевна, в форме медсестры.
Хорошо, но просмотри внимательно, в одном месте исправил Отчество, ну посмотри и в других местах
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.