Мельбурн-Тербуны- замок в Борках

Эллан ПАСИКА, 

Мельбурн, Австралия

Борки…Как кинокадры, иногда цветные, иногда чернобелые, порой как в тумане, проходят пред мною: дворец, лес с каменной мебелью, водопады, высокий берег реки с прозрачно-зелёной водой… 

Удивительно стойкий запах антоновки осенью. Зима… Вижу отца… Он вносит в комнату ящик. В нём рядами в стружках крупные зеленовато-желтые яблоки. Это на Харьковщине антоновка – яблоко осеннее, а здесь эти яблоки хорошо лежат до весны. В этих местах провёл детские годы Иван Алексеевич Бунин. Уже через много, много лет прочту я знаменитй его рассказ „Антоновские яблоки” и ёкнет сердце, узнавая такой милый сердцу запах. 

Но что это я как старосветский помещик. Ведь помню и другое. Страшную бедность борковских крестьян о ту пору. Сапог не помню у них. Зато хорошо помню лапти. Часто драные. И как трудно было многим школьникам,.жившим в общежитии школы. Помню лучшего ученика школы, невысокого парня, вернее помню не его самого, а его ноги. На них прямо на носки обуты галоши. А была суровая в тех краях зима. Уже на исходе зимы где-то сердобольные учителя достали ему валенки. Но тут началась распутица… Наплывом вырастают перед глазами огромные мокрые следы от его разбухшей обувки. В последние дни августа 1935 мы втроем с отцом и матерью уезжали с харьковского Южного вокзала. На самом деле это больше напоминало бегство. Кто-то настучал на отца в НКВД. Ему повезло, он не был брошен в застенки. Он просто был «вычищен» со всех работ, где преподавал немецкий язык. Как «украинский националист» с соответствующей отметкой в трудовой книжке. 
«Ты должен уехать из Харькова как можно быстрее — сурово сказали ему друзья – затеряться в сельской глуши. Пока не пройдут трудные времена» 
Поездка была очень тяжёлой. Казалось бы, всего ничего пути, наверное, до 600 км, но ехали с двумя пересадками, сперва с ночевкой в Купянске, а потом ещё долго ждали поезда в Валуйках. 
Так Богдан Андреевич Пасика стал учителем школы крестьянской молодёжи в Борках. К тому времени от бывшего великолепия дворца Андрея Владимировича Романова, двоюродного брата царя Николая П мало что осталось. 
Средняя школа крестьянской молодёжи располагалась во дворце. Там же на втором этаже были квартирки учителей. Кажется, была ещё квартира и на третьем этаже. Возле дворца в бывших банях находился свинарник, где были животные, принадлежавшие школе, и клетушки для учительских свиней. От дворца вниз располагались огороды учителей и большой школьный яблоневый сад с пасекой. До революции, говорили, от самих Тербунов ко дворцу вела кленовая аллея. Великокняжеские кареты мчали гостей от станции, въезжали под переднюю дворцовую арку, выезжали из под задней и подъезжали к богатой конюшне. От кленовой аллеи при мне остался только кусок метров полтораста, примыкавший ко дворцу. В наше время обе арки уже были заложены, а внутреннее пространство между ними стали использовать как спортивный зал. В праздники оборудовали сцену, вешали экран и устраивали школьные концерты. В коллективе школьных учителей лучшим образованием и манерами выделялись учителя из «бывших». По тому, как не любили они о себе рассказывать, родители поняли, что и те были «беглыми». Спасались от НКВД, как и мой отец. С ними как раз отец и водил дружбу. Интересно, что я не помню ни одного лица, ни одного имени. Даже первого учителя почти не помню. Это был высокий, как мне казалось, молодой мужчина, видимо, не лишённый юмора. Я родился в ноябре 1928, а пошёл в школу в 1935, то есть раньше больше чем на год. И поэтому был самый младший и самый маленький. Учился же очень хорошо, и любил задавать вопросы. Как-то учитель объяснял происхождение названия г.Ленинграда. «А название «Москва» откуда взялось?» — спросил я. – «Первым царём там был Мос, а царицу звали Ква, вот так и получилось – Москва.» — не моргнув глазом, ответил учитель 
Зато довольно отчётливо помню трёх школьных лошадей: могучую буланую «Машину», молодую гнедую «Пятилетку» и старую пегую «Поповну». Отец любил резвую Пятилетку, а мама предпочитала Поповну или Машину, которые не шарахались в сторону, когда слышали паровозный свисток. 
Теперь такие школы, какая была в Борках, называют школами-интернатами. Там было большое общежитие, два мрачного вида двухэтажных барака недалеко от дворца, а возле них хилая спортивная площадка. Я любил бывать там у девочек-старшекласниц. Одна красивая девочка лет 15-ти особенно любила возиться со мною. Какое-то неведомое до тех пор сладкое чувство, овладевало мною, когда я ёрзал у неё на коленях. Вот в один из таких моментов «в порыве сладострастья» я и укусил её за запястье. То ли действительно от боли, то ли от обиды, она горько заплакала. А может она заплакала, вспомнив раскулаченных и сосланных родителей? Прошло уже больше 70-ти лет, но слёзы эти до сих пор казнят мою душу. Милая девочка, простила ли ты меня? 
Мама приехала с нами ненадолго. Нужно было возвращаться на работу. Кроме того, по существовавшему тогда закону, если комната в коммунальной квартире пустовала полгода, её могли взломать, вещи выкинуть, а туда вселить новых жильцов. Главной маминой задачей было найти прислугу для отца и меня. Которая бы варила, убирала и топила зимой печь. Найти очень дешёвую домработницу, как тогда называли прислуг, не составляло никакого труда. Спасаясь от колхоза и голода, деревенские женщины готовы были работать за одни «харчи». Дело было в другом. Деревенская жизнь на курщине была настолько убогой тогда, что женщины умели варить только щи, картошку и кашу. Яишница была для них недоступной роскошью. Они не знали утюга, а многие и керосиновую лампу зажигать не умели, пользовались коптилкой. Нужно было найти смышлёную девушку, чтобы всему обучить. 
Даже учителя школы мыли руки или в тазу, или сливая из кружки. Первый и единственный рукомойник с соском привёз мой отец. 
Теперь уже трудно отделить, что из этих бытовых подробностей я запомнил ещё тогда, а что запомнил из последующих рассказов матери, но борковский лес я помню до сих пор выпукло и ярко. Огромные каменные валуны, следы ледникового периода, шумящие водопады, поляны с изумительно вкусной земляникой… Там на каждом шагу нас ждали сказочные приключения. И этот лес, и «Русские народные сказки», которые отец по вечерам, когда я уже лежал в кровати, читал мне, так сплелись воедино,, что и сейчас, когда читаю своей внучке: 
«Там дол и лес видений полны…» я вижу перед собой Борки. 
В Борках я пошел и во второй класс, но проучился только две четверти. Страна праздновала провозглашение Сталинской конституции. Теперь не будет ни репрессий, ни «лишенцев».Совсем скоро должен был наступить коммунистический рай. Отец засобирался назад «на Вкраину мылу». Через полгода он исчез в застенках НКВД. 

Воспоминания о Борках сидели во мне всю жизнь. Всю жизнь я не сомневался, что когда-нибудь опять увижу эти места. Но проходили год за годом, десятилетие, за десятилетием, а Борки так и оставались сказочной мечтой. 
И что казалось бы проще: возьми пару отгулов, присовокупи их к концу недели, вскинь рюкзачок с провизией да полста рублей денег захвати и махни в края, где так давно мечтаешь побывать. Не за дальними горами ведь, наверное. Если прямиком, то не больше полтысячи километров.А нет же, так и не выбрался даже тогда, когда подросли дети. Всё дела… Как-то считал, что ещё не время. И то правда, что были и другие мечты. Ещё с начала 70-х. , когда потянулись евреи на Запад, и я стал примерять к себе эмиграцию. И примерял до тех пор, пока не прикрыли её полностью. А когда открыли, наконец, опять, то понял, что самому ехать уже поздно, нужно выталкивать детей… А дети как раз и не хотели ехать.

Хотя и рисовал я им нерадостную картину оставаться в разрушающейся стране. Всё же я будоражил их неугомонно, а обстоятельства не дремали. И гора сдвинулась с места. В конце 1991 года мы таки вытолкнули дочь, только год назад вышедшую замуж, в Австралию, куда была уже виза и у сына. И опять стало «не до того» Но на пороге 80-ти лет моих понял я, что дальше откладывать некогда. И сказал жене, упорно не желавшей посетить родину, что в ином случае поеду один. Так «высшая инстанция» утвердила поездку. 
С Харьковом было относительно просто. Хотя мы не собирались ни у кого жить там, но снять однокомнатную квартиру через интернет оказалось не так сложно. Остальное не вызывало затруднений. Родных там не осталось. Но приятели были. Хуже обстояло с поездкой в Борки. Как ехать? Да где там «перекантоваться» день- другой?

И стал я шарить по интернету. Уже несколько лет назад нашёл там сайт Тербунов и среди достопримечательностей замок в Борках. Очень обрадовался и удивился, что уцелел он «в буднях великих строек». Теперь предстояло найти человека, который рассказал бы мне как добраться до Борок, а в идеале и съездил туда со мной. И представьте себе, нашёл. Им оказался житель Тербунов Александр Леонидович Елецких. Профессиональный журналист и поэт, да ещё и краевед. Не говоря уже о том., что он оказался членом СПС, то есть Союза Правых Сил. Уже потом я познакомлюсь очно и с ним и с его милой женой, тоже журналисткой Людмилой. Да и с некоторыми местными жителями. Но это позже. А пока у нас с Александром Елецких завязалась интересная и очень полезная для меня переписка. 
Строго говоря, я давно должен был написать эти воспоминания. То есть впечатления от поездки в Борки, в Россию. Вообще, какое имеет ко мне отношение эта страна, Россия. Или я к ней. У меня ведь мать – еврейка, а отец был гонимым советской властью украинским националистом. Вроде бы Россия мне, как говорят, «никаким боком». Нет, всё таки один «бок» есть. Этот бок есть мой Бог, Русский Язык. Да к тому же много друзей у меня было русских людей. И спасались мы с мамой во время войны тоже в России. Вот только неприятны мне во многих русских имперские замашки. И ещё неприятно мне, что любезен русским Путин. Вместе с «Единой Россией» 
«Правитель слабый и лукавый, плешивый щеголь…». Умел, умел смотреть поверх голов многих своих современников Пушкин. Если так описал он Александра I, победителя Наполеона Бонопарта. А своим потомкам это умение не передал. Или потомки не захотели перенимать… 
Я ехал электричкой до Белгорода. Вагон был заполнен «перевозчиками». Пожилыми людьми, зарабатывающими на купле-продаже небольших партий товара. Уже не помню, что они везли в Белгород. Но обратно должны были везти глазированные сырки. Перевозчики – сплошь жители Харькова и пригородов. Белгород оказался много чище и аккуратнее не только расхристанного Харькова, но и Киева. Видимо от «трубы» немножко достаётся и этому городу.

Потом такси я ехал с час до Старого Оскола. Наверное, из-за злого дождя, лившего почти весь тот день 10–го сентября 2008 я опоздал на дневной пригородный поезд в сторону Касторной, и сел в него только поздно вечером. Удивило меня своей нелепостью большое здание железнодорожного вокзала в Старом Осколе. Чтобы попасть с перрона в здание, нужно подняться на 101 ступеньку. Это ли не баня с раздевалкой через дорогу?! Неприятно поразили меня грубостью некоторые работники вокзала в Старом Осколе и милиция. Особенно, когда прибыл уже глухой ночью в Касторную, где следовало ждать часа три поезда до Тербунов. Я спросил у милицейского чина, «Не это ли вокзал», показав на приземистое здание на взгорке. «Не видите что-ли, что он?!» — рявкнул он так люто, что я аж присел от страха. Зато когда вошёл в обшарпанное зальце, где пара бедолаг спали на лавках, и спросил кассиршу, нет ли комнаты отдыха при вокзале, та так певуче и по доброму сказала мне: «А Вы не стесняйтесь, ложитесь себе и отдыхайте!», что вмиг забыл я про того милиционера.

Я прибыл в Тербуны в начале шестого утра. Вокзал порадовал глаз чистотой и опрятностью окрашенных в весёлый цвет стен да модной молодой женщиной в окошке кассы. На вопрос, знает ли она семью Елецких, та ответила утвердительно, но на просьбу дать возможность связаться с ними по телефону последовал отказ. В отличие от австралийцев, чиновнику в России всегда приятнее сказать «нет». 
Мне повезло, случайно я буквально наткнулся на Людмилу Елецких, жену моего нового приятеля. Она в это утро решила поехать к матери поездом. Зашла в вокзал и услышала мои препирательства с красавицей-кассиршей. Мы обнялись с Сашей Елецких как старые друзья.

В полседьмого я уже сидел в просторной квартире Елецких вблизи вокзала. Саша уговорил меня соснуть пару часов, а в девять утра, успев позавтракать, мы сели в «Жигули» директора школы в селе Борки Игоря Александровича Гольцова. 
Стоит долго жить, чтобы дождаться того желанного часа, когда сбывается твоя мечта. Но помните Анатоля Франса и его притчу, как король захотел надеть на себя рубашку счастливого человека. Ему нашли этого человека, но рубашки у того не было. Это оказался нищий. Почему-то эту притчу я вспомнил, когда через полчаса езды сперва по сносной дороге, а потом не очень, на 13-м километре нашего путешествия мы подъехали к дворцу-замку в Борках. Не бог весть какой замок. Мир знает и побольше и покрасивее замки и дворцы и не только в Париже, или Лондоне, но и в Ельце. Но разве рисунки австралийских аборигенов менее дороги человеческой культуре от того, что есть Микельанджело, Рафаэль и Рембранд? И для скольких людей в мире родина — это прежде всего вот этот такой дорогой с детских лет дом, по развалинам которого я сейчас хожу. И лес вокруг него, и река, сперва такая широкая и страшная, а потом, когда подрастает человек, такая уютная и родная! И как же это так, что столько есть иванов, не желающих помнить своего родства с этими чудесными местами!

И лес вокруг был не тот, что когда-то, с могучими клёнами да дубами. Всё больше мелколесье. Игорь Александрович объяснил мне, что много леса вырубили в войну и после, а деревья в этих местах растут медленно. Побывали мы и возле поражавших когда-то детское воображение валунов в виде фантастических стола и стульев. Остатков ледникового периода. Чёртова мебель, как называют теперь эти валуны. Всё вокруг несло на себе «остатки былой красоты», заброшенности и небрежения. Странных для человека уже привыкшего к бережному отношению к природе в Австралии. И только новые ворота не так давно появившейся здесь усадьбы, да мощный лай собак из-за высокого забора подавал надежду, что может и сюда, на эти милые мне развалины, грядёт новый рачительный хозяин. Не беда, что ведом будет он Её Величеством Прибылью, а не любовью к высокой культуре. Мол, собирались купить эти места люди из Москвы. Чтобы восстановить дворец и создать здесь туристический комплекс. 
Отдохнул душой, побывав в новом и ухоженном здании школы, которой ведает Игорь Александрович, и где учатся во всех её 8-ми классах 85 учеников. Это всё, что смогли наскрести в обезлюдевших этих местах теперь. Из отдалённых деревенек учеников в школу подвозят школьным автобусом. 
Меня всегда влекла к себе российская глубинка. Будь то ближние Ливны, или более дальний Капустин Яр, знаменитый своими стартовыми площадками ракет средней дальности. Удивляли их скромная прелесть и дикая запущенность. И как был я рад, когда в древнем Ельце, где побывали мы с Сашей в сопровождении доброго его приятеля и тёзки Александра Викторовича Колесника, бросались в глаза забота о городе и его сокровищах. Зашли мы в Елецкий университет, его факультет журналистики, расположенный ныне в здании бывшей Елецкой гимназии, где учился Бунин. «О нём здесь каждая строка»: и его имени, и мемориальная доска у входа. и большой портрет на стене парадной лестницы. По гулкому от пустоты широкому коридору (занятия после летних каникул ещё не начались) мы подошли к комнате, где надеялись застать Елену Михайловну Боташёву, но её не оказалось. Это именно ей попало моё первое письмо для Саши Елецких, отправленное «на деревню дедушке». Лена – «повивальная мамка» нашей дружбы с Сашей. 

Поездка в Елец близилась к завершению, но нашим бренным телам требовалось подкрепление. В этот день Елец был очень наряден, отмечался День Города. Но за всё нужно платить: все рестораны оказались заказанными для свадеб. Конечно, можно было отобедать в какой-нибудь столовой, но хотелось не только поесть, но и отдохнуть. И тогда в очередном ресторане, гле был очередной отказ, наш сопровождающий Саша Колесник воскликнул: «Как же так! Вот наш гость, он приехал из самой Австралии, и должен от вас уйти ни с чем.!» Сашин ход удался. Нас тут же заверили, что в течение получаса мы получим обед. «А пока.располагайтесь» — широко улыбнулась светловолосая красавица и подвела нас к уютному столику. Через четверть часа мы обедали. 
Видимо, Саша Елецких рассказал обо мне своим приятелям много лестного, ибо они отнеслись ко мне с некоторым пиететом. Это особенно чувствовалось в отношении ко мне Саши Колесника.

Он был очень удивлён, когда узнал, что я – еврей. Оказывается, он впервые увидел живьём представителя этого народа, и лицо его и слова выказывали истинное недоумение по поводу всего того, что он о нас слышал и читал до этого в прохановско-бабуринской литературе. 
Что ж, не скрою, я был рад, что оказался не только впервые увиденным там жителем Австралии, но и «послом доброй воли» еврейского народа. 

В тот же день ближе к вечеру я выехал назад пригородным поездом в Старый Оскол, где уже к ночи сел в поезд Воронеж-Киев. Конечно, сразу после Белгорода нас разбудили надменные, как индийские набобы, российские таможенники. Но какое значение это имело для меня теперь! После того как я побывал в местах моей давней мечты, познакомился со многими хорошими людьми и нашёл нового друга.

Мельбурн, апрель 2009 

Все фото — Александр ЕЛЕЦКИХ.