Театральный выезд

А ЕЛЕЦКИХ

В ЗАУСАЙЛОВ

ТЕАТРАЛЬНОЕ ДЕЙСТВИЕ

Прелесть этих лунных елецких ночей была обворожительна. Тихо-тихо, как в  храме, стояли вокруг  белые, завороженные соловьями сады, глыбы купеческих домов светились , как завороженные.

 А еще в полночь обычно заканчивались спектакли в местном Гортеатре, что находился подле Женского рынка.

И театралов уже поджидали на желтом пятачке , (рядом был Английский сад примыкавший к театру) на площадке у входа – извозчики. Они дремали на облучках, ожидая, когда двери распахнутся, и на улицу высыпает оживленный люд, в театр обычно ходила знатное купечество со всем семейством и офицеры 18-го Гусарского нежинского полка, чуть- чуть дворяне),   расфуфыренные дворянские дочки, купеческие отпрыски, разночинцы, студенты, гимназисты в казенной форме…

Все это – клиентура, что не желает топать пешком по темным улочкам домой, куда либо на Лучок, по грязи и ухабам…

Но в этот раз , Владимир Заусайлов, известный франт и пижон, сын известного фабриканта, выкинул такой фортель, от которого потом  и Александр Николаевич, его отец, Потомственный Почетный Гражданин, узнав случайно сей примечательный факт, только присвистнул…

А потом громко  рассмеялся, удивляясь, как это его Володька до сих пор  не оконфузился  такими проказами в обществе!

Представьте себе — полночь. Народ вышел из театра, все кричат: «Извоз-чи-ииик!» а вокруг – пусто!

Зря надрывают горло любители Мельпомены!

Что за потеха? Что за дела?

А все объяснялось просто, но со вкусом…

За 15 минут до конца последнего Акта, Володя Заусайлов, тихо вышел из театра  на улицу, подошел к веренице дремлющих извозчиков, тряхнул над головой ассигнациями, и диким голосом провозгласил : «Эй, сонное царство! Все за мной! Плачу каждому по целковому!

И,  обрадованные несказанной щедростью барчука,  – извозчики дружно рванули от театра, за каретой , в которой Заусайлов уже горланил песню о том, как в степи замерзал ямщик…

 Вся лихая кавалеристская процессия направлялась в пригородное имение Ключ Жизни.

Где Владимир, по  случаю  очередной своей несчастной  любви и расставания с мадам Ольгой, Наташей и т д. – устраивал с извозчиками шумные «панихиды чувства», благо, в папином винном складе и шампанского , и хорошего вина – было, хоть залейся!

А в это время поздней ночью, чертыхаясь и отбиваясь тростями и зонтиками  от собак, разбредались от театра по домам , пятная (???) дорогие вечерние платья в городских лужах – удрученно настроенные обыватели.

 Быстро забывалась бездна многолюдства партера и галерки,  роскошь лож, переполненных ослепительными нарядами, блеск моноклей и лорнетов, биноклей и французских очков…

Где то там, за непролазной грязью городских переулков – оставались жемчужное великолепие люстры, и льющейся увертюры, под жесты капельмейстера, что теперь тоже шел пешком , через весь город…

А Заусайлов под утро, в сопровождении пяти дюжин извозчичьих экипажей, возвращался в город, Оставался позади Ключ Жизни.

Сады и поля , средь которых он ехал, оглашая просторы песнями и гиканьем, так подавляли в итоге его своей красотой, своим величием, что он возвращался в родной дом неузнаваемо тихим, пристыженным, чувствуя в груди телесную боль , и душевное смятение.

 Через время в душе Владимира вспыхивало новое, сильное чувство. К очередной избраннице.  И потом оно опять увядало. И новый разрыв кончался новой  выходкой. И  вдругорядь , бывало, любителям Елецкой Мельпомены, на пятачке у Женского рынка,  приходилось напрасно надсаживать горло, в  призывах к  уцелевшим от Володькиных наездов – городских извозчиков…

 А топтание копыт и скрипение рессор – уже слышалось за мостом, что отражался в Сосне, вместе с пролетками без пассажиров, как мираж, как видение на Ивана Купалу.

Неплохо, Александр, чуть бы  подправить